Вексельное право - страница 38
– Вы, молодой человек, опять гнете свою линию?.. Никто не подделывал! Понимаете – никто! Это подлинные вещи, принадлежавшие некогда великанам мысли. Я – коллекционер. Знакомы вы с этим словом?..
– Кто высверливал штуцер великого князя Николая?
– Решительно, вы – юморист!.. Никто! Таким я купил ружье у этого кретина Туренко.
– Зачем вы ездили в Энск?
– А какое вам дело? К любовнице ездил. Там у меня любовница живет. Замечательная женщина!.. Хотите съездим вместе: познакомлю? Ее адрес, – он назвал адрес и даже порекомендовал: – Запишите, а то забудете. Предупреждаю, что следующая наша беседа состоится только в присутствии прокурора или народного следователя. А засим, избавьте меня от удовольствия вообще отвечать на ваши, не очень талантливые вопросы. Я, по-видимому, «обвиняемый» и, как таковой, по советским законам вправе отказываться от ответов, а вы не вправе угрожать и применять насилие. Так?
Он явно издевался надо мной, над моей молодостью, неопытностью, следовательской угловатостью, неотесанностью…
Я ответил:
– Так. Не имею права…
– Ну вот – договорились.
Он сидел, нагло заложив ногу за ногу, смотрел на стену и пускал кольца папиросного дыма.
Аккуратные, концентрические кольца. Я крикнул за дверь:
– Милиционер! Уведи!
Наблюдавшему за угрозыском нарследователю Танбергу я доложил о деле и попросил санкцию на арест:
– Разрешило начальство трехдневную командировку: еду в Энск. Все равно размотаю этого гада!..
Следователь ответил:
– В нашем деле патетические угрозы еще вреднее предвзятости. Желаю успеха… Так, говорите, не хочет с вами разговаривать без присутствия следователя или прокурора? Что ж… прокурора беспокоить нет оснований, поскольку я на месте и правомочен разрешать жалобы на милицию, но беда вся в том, что я в течение недельки не имею ни одного спокойного часа. Так и передайте этому гражданину, так и скажите: нарследователь освободится для беседы с ним через недельку, а пока пусть поразмышляет в одиночестве… Десять дней вас устроит, инспектор? Давайте ваше постановление о заключении под стражу… Ну, вот, получайте санкцию, только обязательно объявите под расписку подследственному… А все-таки: он – жук на палочке, этот арап не превзойденный!.. Вы его спросите еще: кому он загнал вторую половину золотого портсигара, часть которого вы видели у дантиста Гриневича? Зубному врачу Ласкину или технику Блюмбергу?..
Я выпучил глаза: эти люди в моем материале дознания не фигурировали и, ровным счетом, ничего я не говорил Танбергу ни о золотом портсигаре, ни о Гриневиче. Кажется, сам Танберг – изрядный «жук на палочке».
Поездка в Энск не состоялась. Утром следующего дня появились Лелечка Золотухина с моложавым старичком, одетым вполне по-европейски.
Лелечка держалась с ним как старшая приятельница.
– Ну, вот: выполнила я свое обещание. Знакомьтесь: мой папка. Золотухин Егор Кузьмич… садись сюда, Егор Кузьмич, напротив товарища инспектора и отвечай всю правду! Слышишь? Как условились…
Егор Кузьмич вздохнул и мигнул мне – дескать: не обессудьте, балуется ребенок. Но вслух сказал:
– Пожалуйста, Ольга Егоровна, с полным нашим удовольствием удовлетворю все интересы товарища начальника, как я вполне понимаю, что вы теперь комсомолка – иначе вам нельзя, а я… Что ж, я завсегда оправдаю свою фирму, то бишь – фамилию нашу…
Говорок – ярославского типа: под такой говорок обвешивают, обмеривают, околпачивают…
Я строго спросил:
– Вы – пайщик фирмы, в которой работаете?
– Упаси бог! Приказчик-с, продавец, как говорится на нонешнем, значит, диалекте-с…
– Образование?
– Почти окончил коммерческое училище. И пошел по коммерческой части…
– Имели собственную торговлю при царском режиме? Где, в каком городе? Служили у белых?
– Упаси боже!.. Всю жизнь по торговой части, но лишь – в приказчиках. И у белых – не пользовался: по причине плоскоступия был забракован в белую армию, и у красных не довелось…
На мои вопросы следовали ответы, украшенные обычной приказчичьей витиеватостью, стремлением не ударить лицом в грязь – де, мол, и мы не лыком шиты. Иногда начинал привирать, уклоняться в сторону, тогда Лелечка – я позволил ей остаться – замечала строго-престрого: