Великая английская революция в портретах ее деятелей - страница 14

В чем же причина этой многовековой дискуссии, почему события далекого XVII века не отошли в прошлое, а продолжают будоражить умы историков? Думается, что причин тому по меньшей мере две. Во-первых, ранний характер этой революции, благодаря которому социальные противоречия, ее обусловившие, вуалировались в значительной степени тем, что новые общественные классы еще выступали в одеяниях старых сословий. И, во-вторых, XX век — время революционного преобразования мира, и его современники буквально дышат атмосферой этих преобразований. Неудивительно, что проблематика истории любой революции Нового времени актуализируется в такой степени, что возводится в ранг вопросов острополитических.

Не имея возможности в рамках данной работы предпринять сколько-нибудь подробный экскурс не только в историю историографии данной проблемы, но и в ход современных, связанных с нею дискуссий в последние годы, укажем лишь на основные направления споров и на характер предлагаемых их участниками решений.

Обозревая спектр самоновейших истолкований в новейшей англоязычной историографии событий, развернувшихся в Англии в 40-х годах XVII века, — их исторических предпосылок, характера движущих сил, сдвигов в их расстановке от одного этапа революции к другому, наконец, ее исторических последствий, нетрудно заключить, что в центре современных дискуссий находятся не столько относительно недавно весьма популярные в этой историографии вигские стереотипы, сколько классовая в своей основе концепция этой революции. В самом деле, известно, что именно в этой концепции последняя предстает как буржуазная по социальной сути основного узла противоречий и тем самым по решавшейся в ней объективно-исторической задаче и демократическая — по той роли, которая выпала на долю народных низов города и деревни в завоевании победы этой революции.

Известно, что в англоязычной историографии разработка этой концепции обязана прежде всего исследованиям профессора Кристофера Хилла. Его громадный по объему и растянувшийся без малого на полстолетия труд историографа английского XVII века способствовал тому, что марксистское видение сути событий в Англии этого столетия превратилось из своего рода научной гипотезы в основанное на тщательной проработке исторических источников построение такого масштаба, что даже его оппоненты признали его ценным вкладом в национальную и мировую историографию. Недаром же английский XVII век назван в историографии веком Хилла.

Особенно следует подчеркнуть то, что на долю Кристофера Хилла выпало решение, может быть, наиболее трудной из задач, стоявших перед современной историографией в данной связи, — достроить здание ее в той его части, которая включала сферу идей — религиозных и научных, социальных и политических, этических и эстетических. В результате им впервые создана систематически разработанная интеллектуальная история английского XVII века в целом и английской революции в частности.

Неудивительно, что в центре интересующих нас современных дискуссий находятся прежде всего построения К. Хилла и его школы и только на втором плане еще сохранившиеся в англоязычной историографии реминисценции вигских концепций. Итак, если сосредоточить внимание на основных направлениях происходящей в этой историографии «ревизии»[2] решений, то вкратце их можно обрисовать следующим образом:

1) историки, отрицающие, что события, развернувшиеся в Англии в 40-х годах XVII века, имели что-либо общее с тем, что в социологии (?) принято считать революцией (П. Лэслитт, А. Рутс). Характерно при этом, что среди аргументов, призванных оправдать эту позицию, мы находим и такой: современники событий не знали терминов, которыми историки нашего времени характеризуют их свершения (к примеру, «класс», «буржуазия»), а если отдельные из них им уже были ведомы, то они наполнялись содержанием, ничего общего не имеющим с тем, что вкладывает в них современная нам историография (к примеру, термин «революция» означал в обиходе XVII века «круговращение», «возвращение назад» и т. п.). Однако если следовать логике подобного аргумента до конца, т. е. если понимание реалий их современниками является вообще пределом исторического понимания, то очевидно, что о научной функции историографии и речи быть не может;