Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина - страница 41

Капитан Крапин…

Я смотрю. Отец прорастает из камня, из воздуха в черноту неба тонкими веточками. Веточки серебрятся, отливают в синеву, поднимаются выше и формируют слегка светящиеся ботинки, штаны, колени. Колени подтянуты к груди, медленно, будто изморосью, из пустоты очерчиваются руки, они скрещены, они обнимают колени, наливаясь электричеством. Мне уже видны пальцы, светлые ногти на пальцах, изодранный рукав летного комбайна, плечи.

Жилки завиваются, будто снег на Мо-ро. Вот шея, вот голова. Растрепанные волосы. Последним складывается лицо. Широкий лоб, заросшие щетиной щеки и подбородок, прямой нос.

Мы смотрим друг на друга, отец и я. Его глаза усталы и добры, на губах его ― мягкая, извиняющаяся улыбка. Человек в конце жизни.

Я тереблю клапаны на куртке.

– Я ненавижу тебя, ― шепчу я. ― Ты ни разу…

Горло перехватывает. Энхан за спиной щелкает энергобоем несколько раз подряд.

– Надо уходить, ― говорит он.

– Сейчас.

Оборачиваясь, я вижу смыкающееся, искристое полукружье. Слизней, наверное, за сотню. Одни ― большие, другие ― маленькие. Третьи, видимо, чтобы казаться больше, изгибаются, пытаясь встать вертикально. Возможно, капитан, сидящий на вершине валуна, представляется им богом.

– Скорее!

Энхан бьет направо и налево, шипящий язык энергобоя поднимает черную пыль. Со звоном вылетает использованная батарея. Электрические пружинки, взвившись, гаснут над моей головой.

Отец улыбается.

– Почему ты никогда!.. ― кричу я.

Дыхания хватает на половину фразы. Глаза режет под очками. Я сдвигаю их, и слезы катятся по щекам.

– Неужели я настолько был тебе неинтересен? ― кричу я.

Понимаю, что ответа не будет, что это не отец, а слепок, нелепая посмертная голограмма, но не спросить не могу. Это самая важная часть путешествия.

– Я же… я же любил тебя! Я все еще…

– Егор!

Энхан хватает меня за руку. Я вырываюсь. Слизень проползает по моей ноге, и я от испуга перерубаю его энергобоем напополам. Ступню словно шилом прошивает.

– А отец? ― кричу я.

– Через неделю или две он начнет собираться вновь. Это Шаддат.

Энхан тащит меня прочь, не выпускника, не взрослого почти человека, а упирающегося, ревущего мальчишку. Энергобой шипит без перерыва.

– Нет!

Я вдруг понимаю, что вся моя обида не стоит и дохлого термоэлемента в отцовской куртке. Уколов сердце, она растворяется во мне без следа. Мне неожиданно становится совершенно ясно, что позови меня капитан Крапин на другой конец Галактики ― и я помчусь к нему, не разбирая дороги.

И не важно, что он сделал или не сделал для меня. Важно, что для него могу сделать я. Только так у меня получится примириться с ним. Пусть он уже мертв, пусть он слепок, пусть он ― электрические ниточки и завитки.

Я вижу, ему нужна помощь. Прямо здесь и сейчас.

– Куда?

Энхан не ожидает моего рывка обратно к валуну. Тот уже облеплен слизнями, некоторые присосались к отцовским ботинкам, один повис на рукаве, вытянулся кишкой. Ну, погоди! Мне весело и страшно. Я подскакиваю ближе, я взмахиваю плетью энергобоя.

– Папка, я здесь!

И бью, бью, бью по слизням. Словно что-то выжигаю в себе.

Они оставили луносипеды в тени высокого как колонна обломка скалы, в паре сотен метров от границы мормонского участка. Стараясь держаться в чернильной тени каменной осыпи, подобрались поближе и залегли в мелком полуразрушенном кратере. Равиль поднял к шлему изогнутую пластину бинокля, внимательно рассматривая купола из мутноватого старинного армогласа. Купола раскинулись полукругом и отсюда походили на распиленные пополам елочные игрушки.

– Чего там? ― Генка нетерпеливо приподнялся на локтях.

– Да вроде чисто, ― отозвался Равиль, передавая ему гаджет.

– А где вход? ― беспокойно спросила Аришка. ― Я входа не вижу.

– Покажите ей схему, ― попросил Равиль.

Никита и Алик разом задергали клапаны накладных карманов. Никита достал свой мини-ком первым.

– Вот, ― он развернул экран, выводя на него план фермы и окружающей местности, ― здесь центральный купол, а вот здесь, полукольцом, купола теплиц. Эти линии ― галереи переходов.

Три шлема плотно сдвинулись над экраном, на Алькином, чуть выше забрала было выведено черным маркером: «Дикий пес». Равиль втиснулся четвертым.