Великий Моурави 4 - страница 17
- Напрасно многие огорчаются, что витязей становится все меньше. Кстати о
витязях. Твой Даутбек сделан из льда и ветра...
- Даутбек любит Магдану, но она дочь Шадимана. Этим все сказано.
Долго молчали. Тишину нарушали лишь тихий шелест листьев и приглушенные
шаги по тропе.
В узкое окно косым потоком падал свет, ложась на груды свитков,
заполнивших каменный стол. Сегодня просторная келья убиралась под наблюдением
самого Бежана. Церковный молодой глехи, обслуживающий братию, бесшумно ставил
кувшины с ветками дикой сливы, вносил новые циновки.
Близился полдень. Издали доносилось тягучее пение монахов. Между
ореховыми деревьями, подпирающими, как столбы, синий купол неба, проносились
ласточки, отражаясь в чистой, словно хрусталь, ключевой воде.
Перед Бежаном стоял древний дискос, покрытый тонким серебряным листом с
позолотою. Под вычеканенными цветами и фигурами вилась полуистертая грузинская
надпись, которую старался разгадать Бежан. Он вносил историю этого дискоса в
список утвари Кватахевской обители. Греческая царевна Елена, став женой царя
Баграта Куропалата, привезла дискос в дальнюю Грузию. Она верила, что в нем
воплотился дух апостола Петра. Отгремели годы, и Давид Строитель лично поразил
мечом сельджукского полководца и в знак победы передал этот дискос настоятелю
Кватахеви.
Зорко всматриваясь в надпись, Бежан не переставал улыбаться: еще
накануне, за вечерней трапезой, настоятель Трифилий рассказал ему о событиях в
Тбилиси. Но если турнир в келье не вдохновил Теймураза на новые шаири, то
проводы, устроенные царю Георгием Саакадзе, чуть не вдохновили его на подлинный
турнир.
И Трифилий, смакуя каждое слово, как спелую грушу, красочно описал новую
неудачу, постигшую царя. Не в силах забыть пышную встречу, которую устроил ему
дерзкий Моурави, царь решил осадить не в меру ретивого ностевца. Народ,
толпившийся у стен Метехи, разразился криками восторга при виде пышного выезда
царя. В парчовом азяме он сверкал подобно второму солнцу. А черный аргамак с
алмазной луной на челке так изгибал шею, что если бы не цвет, то походил бы на
лебедя. Еще заранее прибыла из Телави вызванная царем блистательная свита. И
кольчуги шестидесяти телохранителей, окруживших царя, переливались золотыми
волнами. Народу еще раз пришлось разразиться возгласами: появился Моурави. И
вразумил его господь сесть на тощего коня и облачиться в будничную азнаурскую
чоху. А позади вместо сверкающих "барсов" плелись десять - где подобрал таких! -
веснушчатых дружинников, вооруженных только пращами. Воистину возвеселился он,
Трифилий, когда Теймуразу пришлось осадить своего коня. Пылающий от гневя царь
изумленно взирал на "мерзких всадников" и резко вопросил, что означает подобная
дерзость.
- И тогда твой умный отец, - выразительно поднял палец Трифилий, -
покорно склонил свою богатырскую голову и смиренно изрек: "Не к лицу подданным,
попавшим в опалу, красоваться в богатых нарядах". Смущенный царь заерзал в седле
и, к негодованию кахетинцев, сам, прости господи, удивляясь себе, пригласил
Моурави на беседу в стольный город Кахети.
Недоумевал Бежан: почему умиротворению отец предпочел вызов? И почему
искрятся глаза настоятеля Трифилия? Неужели одобряет такую дерзость?..
Стремясь в древних сказаниях найти разгадку человеческих поступков, Бежан
подошел к свиткам. Но разгорающийся весенний день то и дело отрывал его от
пожелтевшего пергамента, приманивая к распахнутому окну тонким ароматом фиалок.
Внезапно Бежан вскочил, прислушался и опрометью выбежал из кельи. Еще
мгновение, и он повис на могучей шее отца.
- Выходит, рад, мой мальчик? О-о, какой ты рослый, сильный стал! -
Саакадзе приподнял Бежана, как перышко, и поцеловал. Но тут же с сожалением
подумал: "Вот кому пошла бы малиновая куладжа и острая шашка".
В день приезда о делах не говорили. Лучшие яства, густое монастырское
вино располагали к отдыху и благодушию.
На черном куполе, раскинутом над Кватахеви, особенно ярким казался