Великий Моурави 4 - страница 26

катились теплые слезы...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Кружила метелица. Заиндевевшие деревья сгибали голые ветви. Из завесы

белых хлопьев то возникали по обочинам дороги, то пропадали среди снежных

курганов обитые шкурами возки. А над ними шумно хлопало крыльями воронье,

назойливым карканьем провожая посольский поезд.

Скрипели полозья, оставляя за собой извилистые искрящиеся полосы. В

переднем возке, кутаясь в непривычно тяжелую медвежью шубу, архиепископ Феодосий

с тоской поглядывал сквозь разноцветную слюду оконце на бесконечные поля, густо

покрытые снежным настилом. И небо казалось бесконечным, словно въехал возок на

самый край света.

Архимандрит Арсений и архидьякон Кирилл под мерное поскрипывание возка

вели тихий разговор об удивительной весне на Руси. В Кахети миндаль цветет, розы

источают аромат, а здесь и под шкурами мороз так пробирает, будто медведь

когтями скребет. И еда, отведанная ими накануне в Малом посаде, странной

показалась, уж не говоря о браге в бочонке, вынутом из-подо льда. А поданное им

горячее тесто, начиненное рыбой? Архимандрит ухмыльнулся, а архидьякон понимающе

прикрыл рот ладонью. Вспомнили они выражение лица архиепископа, когда толмач

пояснил, что обглоданная им с великим удовольствием лапа принадлежала жареному

журавлю.

Об этом журавле толковал сейчас и Дато, объясняя ошеломленному Гиви

разницу между журавлем и чурчхелой.

Закутанные в бурки, башлыки, в меховые цаги, "барсы", как свитские

азнауры, следовали на конях за первым возком.

Вдруг Гиви не на шутку обиделся. Разве он сам не знает, что такое

чурчхела? И пусть легкомысленный "барс" вспомнит, кому Георгий доверил кисеты,

наполненные золотом, которые он хранит, как талисман, в своих глубоких карманах.

А разве мало тут трофейных драгоценностей, добытых еще в годы "наслаждения"

иранским игом? Не пожалел ни алмазов, ни изумрудов Великий Моурави, лишь бы

заполучить "огненный бой". А разве "барсы", как всегда, не последовали примеру

своего предводителя? Гиви вызывающе сжал коленями тугие хурджини, где среди

одежды хранились монеты для приобретения пушек.

Помолчав, Гиви насмешливо оглядел Дато. Драгоценности! А разве Хорешани

не ему только, Гиви, доверяет свою драгоценность? Вот и приходится вместо

приятного следования в обществе веселых азнауров за Георгием Саакадзе тащиться

за... за беспечным Дато от какого-то Азова, через множество городов и широких

рек. И еще гнаться по бескрайним равнинам за стаей черных гусей.

В морозном воздухе трещал, как тонкий лед, смех Дато. Но за скрипом

полозьев отцы церкови не слышали неуместного веселья.

За возком архиепископа Феодосия, несколько поодаль, покачивался на

смежных ухабах еще один возок, колодный. Там дрогли архидьякон Неофит и старец

Паисий, не переставая хулить турские шубы за их двойные рукава: одни короткие,

не доходившие до локтя, а другие длинные, откинутые на спину, как украшение. Но

трое монахов-служек и толмач грек Кир, изрядно говоривший по-русски, покорно

ютились на задней скамье, с надеждой вглядываясь через слюду в даль, где уже

стелились серо-сизые дымы Даниловского монастыря - передовой крепости, "стража"

Москвы.

Нелегко удалось Саакадзе включить своих "барсов" в кахетинскую свиту

послов-церковников. Лишь красноречивые доводы Трифилия убедили католикоса, что

послам надлежит не об одной лишь воинской помощи просить самодержца Русии, но

также тайком разведать о происках шаха Аббаса в Московии. А лучше азнаура Дато

Кавтарадзе, этого лукавого "уговорителя", никто не сумеет проникнуть в замыслы

персов. Опять же, уверял Трифилий, знание азнауром персидской речи поможет ему

где словом, где подкупом выведать много полезного для Грузии.

Но Трифилий решил использовать Дато и для достижения своей сокровенной

цели и заклинал его помочь архиепископу добиться защиты для царя Луарсаба. Не

совсем верил Саакадзе в смиренное желание настоятеля ограничить Луарсаба

пребыванием в Русии. Но, выслушав Дато, он ни словом не упрекнул друга за данное

обещание. Сам Саакадзе не верил в возможность того чуда, которого так жаждал