Великий Моурави 4 - страница 39
царь, уже знакомый по "Тысяче и одной ночи". Словно опрокинутая золотая чаша,
отороченная мехом, тяжело придавила чело самодержца. И холодные сине-красные
огоньки загадочно мерцают вокруг креста, увенчивающего золотую чашу. А рядом с
ним другой - царь церкови, могучий, как оледенелая скала, на которую оперлась
Русия.
Откуда-то, точно из стены, возник думный дьяк Иван Грамотин. Соблюдая по
уставу правила приема, он душевно представил послов:
- Великий государь-царь всея Руси Михаил Федорович, грузинских земель
Теймураза-царя посол архиепископ Феодосий вам, великий государь, челом ударил.
Феодосий благоговейно склонил голову. "О господи, точно Византия
воскресла! И херувим на белом клобуке патриарха, яко звезда византийская,
призывно мерцает!" - внутренне умилялся архиепископ.
Продолжая изумленно разглядывать стеклянные глаза царя, ничего не
обещающие, но ни в чем и не отказывающие, проницательный Дато подметил, что
царь, сжимающий скипетр, который воплощал в себе грозную силу устремленных ввысь
кремлевских башен, был ближе к небесам, чем патриарх Филарет, властно сжимающий,
словно земной шар, круглую надставку посоха.
Пока разноречивые чувства владели архиепископом и азнауром Дато,
архимандрит Арсений не сводил глаз с обсыпанного драгоценными камнями державного
яблока, покоящегося на особом поставе. И почудилось архимандриту, что "лев
Ирана" уже придавлен этим державным яблоком.
Шелохнулись на плечах у рынд четыре серебряных топора, и из ледяных
глубин послышался голос царя. Феодосий утвердительно склонил голову: "Теймураз-
царь здоров!" - снова поклонился, потом высоко поднял свой осыпанный жемчугом
крест и благословил самодержца.
Одобрительный гул прокатился по скамьям боярской думы. Единство веры
представилось железной стеной, о которую неминуемо разобьются домогательства
шведов и персов. Об этом сейчас, склоняясь друг к другу, шептались бояре. И
архиепископ Феодосий спокойную поверхность реки принял за ее глубины и, как
мольбу о помощи, протянул грамоту на фиолетовом бархате с золотыми кистями,
скрепленную печатью царя Теймураза.
Самодержец России повелел думному дьяку принять грамоту. Тут Феодосий
спохватился: разве слепая вера, не подкрепленная приправой, не противна
рассудку? И, улыбаясь уголками губ, подал знак.
Телавские азнауры мгновенно расстелили персидский ковер, раскинули перед
троном шелковую ткань, блистающую разводами, а церковный хмурый азнаур, похожий
на высохшего отшельника, безмолвно передал думному дворянину, что стоял по левую
сторону трона, мощи Марии Магдалины.
Бесшумно скользя по ковру-самолету, Дато вынес торч - оправленный золотом
небольшой щит работы старого Ясе. За другом не совсем смело следовал Гиви,
вздымая позолоченную узду с наперсником - нагрудником для коня.
Иван Грамотин, сняв горлатную шапку, коснулся рукой пола и оповестил, что
сии "поминки" присланы дворянами Картли. Самодержец милостиво улыбнулся Дато.
Поблагодарив Феодосия за мощи, царь повелел ему сесть на скамье справа,
под средним окном, и подал знак думному дьяку. Иван Грамотин снял горлатную
шапку, обошел рынд и у ступеней трона чуть нараспев сказал архиепископу, что, по
указу царского величества, грамота царя Теймураза отдана на перевод,
своевременно будет выслушана и ответ на нее в свой срок будет учинен приказными
людьми.
Заключая предварительный прием, выступил высокорослый окольничий в белом
бархатном кафтане, о трудом стягивавшем его широченные плечи, и низким голосом
объявил Феодосию "государево жалованье и корм".
Обволакивались полусветом Китайгородские улочки, погружая в дремь курные
избы, резные терема хором, купола церквей. Лишь на колоколенках благовестили
колокола и в деревянных притворах мерцали голубые и красные лампады. Широко
шагала весна в распахнутой телогрее, оставляя на еще заснеженных садах пятна
заката, как золотые кружева. И воздух пьянил какой-то особой свежестью, словно
огромная груда подснежников засыпала город.
К греческому подворью подкатили возки. На ходу из них лихо выпрыгнули