Великий Моурави 4 - страница 8
поднималась над миром, грозно сверкая огромным бердышом.
Унгерн слегка наклонился к Броману, прошептал:
- Добиться союза надо... и тем поднять шведское королевство на высшую
степень процветания.
- Надо добиться ценой крови и жизни, - тихо ответил Броман и похвалил
себя за то, что уговорил Унгерна в Ревеле не скупиться на щедрые дары царю Руси.
Помпезность встречи подчеркивала заинтересованность московского двора в
предстоящих шведско-русских переговорах. Так штатгальтеры и расценили ее.
Унгерн, поднимаясь в Грановитую палату, через толмача успел сказать боярину
Голицыну:
- Весьма для меня чувствительно искреннее ваше к нам благорасположение.
Видно, что весь метропольный город Москва отдает почет наихристианнейшему королю
нашему Густаву-Адольфу.
Но ошибался штатгальтер Унгерн. Москва и в те дни жила своими заботами.
За пышными мехами, за парчой, за строем справных пищалей скрыты были от взоров
шведов "будничные" государственные дела.
В тот час, когда шведские послы в Грановитой палате, поднявшись на
возвышение, представлялись царю и патриарху, думный дьяк Иван Грамотин на
Казенном дворе продолжал расспрашивать архиепископа Феодосия о тайных поручениях
царя Теймураза, не упомянутых в грамотах. Пространно пояснял архиепископ
значение слияния Кахети и Картли в одно царство, утвердительно ответил на вопрос
дьяка: возможно ли новое вторжение шаха Аббаса?
Восточная политика тесно связывалась с западной. Семьдесят толмачей, не
разгибая спины, скрипели перьями в Посольском приказе, кропотливо переводя
сведения, полученные от осведомителей из различных стран, и внося их в столбец:
"Переводы из европейских ведомостей и всяких других вестей, в Москву писанных".
Броман и Унгерн и не подозревали, с каким вниманием следил московский
двор за религиозно-политической борьбой, охватившей Европу, ибо король польский
Сигизмунд III вступил в союз с германским императором Фердинандом II Габсбургом,
и они с начала войны, названной впоследствии Тридцатилетней, открыто ссужали
друг друга войсками.
Шесть лет всего прошло после Деулинского перемирия между Россией и
Польшей, а заключено оно на четырнадцать с половиной. Передышки ради Москва
уступила Речи Посполитой смоленские, черниговские и новгород-северские земли. И
вот, вероломно нарушив срок, Сигизмунд III опять лезет на рожон, заносит
королевскую саблю на обагренную кровью Русь, а за ним обнажил тевтонский меч
новый враг русского государства - империя Габсбургов.
И на Западе поднимался этот тевтонский меч. В кольце габсбургских
владений задыхалась Франция. В войне с Испанией ей помогала Голландия, в войне с
империей Фердинанда II была она одинока. Красноречие Версаля было бессильно.
Взоры Франции обратились к Швеции, у которой Польша стремилась отторгнуть
Балтику.
И вот кардинал Ришелье стал убеждать короля Людовика XIII оказать
поддержку юному государю шведов, Густаву-Адольфу, "новому восходящему солнцу" в
северо-восточной Европе. Он смел и честолюбив, настаивал кардинал, надо
предложить ему золото и шпагу, чтобы заключил он перемирие с Польшей и со всей
силой напал на империю.
Густав-Адольф поблагодарил кардинала и за шпагу и за золото, но перемирию
с Польшей предпочел возможность столкнуть царя Михаила Федоровича с королем
Сигизмундом - и поспешил направить в Москву штатгальтеров Унгерна и Бромана.
Через полуовальные высокие окна проникал мягкий свет, ложась на суровые
лица бояр Думы. В высоких горлатных шапках, важно сидели они на скамьях вдоль
стен, а двумя ступенями ниже расположилось шведское посольство.
Рынды с серебряными топориками на плечах охраняли царя и патриарха. На
тронах так сверкали алмазы, рубины и изумруды, что Унгерн против воли щурил
глаза и был этим "зело недоволен", как подметил один думный дьяк.
Броман, как бы призывая в свидетели бога, перевел взгляд наверх, дабы
камни блеском своим не нарушали плавность мысли, и, смотря на двуглавого орла,
увенчивающего купол царского трона, с предельной почтительностью произнес: