Великий Моурави 6 - страница 33
орнаменты ранних цветов вились между
киосками и водоемами. Собеседники долго бродили, прислушиваясь к молчанию и не
ощущая его тяжести.
Под ногами похрустывал морской песок, точно пересыпанный алмазными
блестками. И ветерок, как шаловливый
мальчишка, рыскал по саду, донося благодатную свежесть залива.
Эракле подвел свою гостью к бугру, увенчанному небольшим беломраморным
храмом с портиком. Покатая тропа
привела их к входу, возле которого паслись козы. Посейдон, бог морей, как бы
приветствовал их грозным трезубцем.
Отломив ветку лавра, Эракле провел ею по скамье, извлеченной из обломков храма
Геры в Олимпии, и широким
движением руки предложил Хорешани сесть. Косые лучи света падали на жертвенник,
а храм был погружен в голубую
полумглу.
- Госпожа моя, как возвышен язык молчания, но для чего-то бог сотворил
нас говорящими. Покоряясь, решусь
спросить, нравится ли тебе мой храм?
Хорешани, не отвечая на вопрос, лукаво поинтересовалась: не сюда ли
убегает мудрец, когда ему надоедает
лицезреть сонм бездельников, собранных им наравне с антиками в доме сокровищ?
Отрывая листки от ветки лавра, Эракле заговорщически проговорил:
- Госпожа моя! Я очарован тобою священным очарованием! Ты почти
угадала.
- Тогда зачем оторвал ты брата своего от тюков? Разве торговля менее
почетное занятие, чем шатание по чуждым
ему залам непонятного дворца?
- Я, госпожа, хотел оживить людей и изваяния, хотел вдохнуть душу в
порфировую Афродиту, в мраморного
Аполлона, в бронзового Зевса, в серебряную Артемиду, в костяного Будду, в медную
Ану-Пурану, в бирюзового Индру. Я
надеялся, смех, который огласит залы, пробудит их от вечного сна, говор
разомкнет их скованные уста, песни и пляски
вызовут жажду жизни, дифирамбы вернут слух, краски живых - зрение. Знай, моя
госпожа, без человека все мертво, ибо
человек одухотворен душою, пусть даже не всегда совершенной. Но, увы, чудо не
произошло.
- Поняла ли я тебя правильно, мудрый Эракле? Ты принес в жертву семью
брата ради неосуществимого?
- Не совсем так, госпожа моя, ведь и о семье была моя забота. Но ничто
не может оживить окостенелых. Семья
брата моего создана из придорожного камня. Сама жизнь бессильна открыть им
глаза, ибо эти люди от рождения слепы, но
слепы странно: низменное видят, прекрасное - нет. А я думал, что божественное
вернет им человеческое. Да, без человека
все мертво, но если в человеке нет человека, он хуже медузы и равен ее отражению
в зеркале.
- Одно скажу, господин мой Эракле, мало счастья нашел ты в богатстве
своем. Ты одинок, а это страшнее всего.
- А боги? Нет, моя госпожа, не одинок я! Величественное - под одной
крышей со мною. Сознаюсь, я немного
ошибся: не вдохнули люди душу в мрамор, и мрамор не оживил людей. Слишком чужды,
скажем, бог света, златокудрый
Аполлон, и Индра, бог индийских небес, князьям Ило и Заза.
От души смеялась Хорешани, представляя рядом с богами чопорных князей
Барата: "О, этот мудрец умеет
распределить ценности!"
- Знаешь, уважаемый Эракле, есть человек, который надеется превратить
князей крохотной души в витязей
большого сердца...
- Покажи мне этого мага, и я скажу, что еще не все видел на поверхности
земли и воды.
- Боюсь, заспорите вы сильно. Это все равно, что усадить рядом луну и
солнце. Ты живешь весь пусть в
прекрасном, драгоценном, но все же камне, в золоте. Он - весь в человеке. О
человеке его мысль, его печаль, о человеке его
боль. Полон он дум о родине. Ты же... не сердись, - ты не знаешь, где твоя
родина. Тебя не беспокоит, кто терзает ее. Ты не
страдаешь за нее в настоящем, не думаешь о ее будущем. Ты прав: если нет души,
то, как бы искусно ни было сотворенное
ваятелем или живописцем, - это только камень, металл, дерево, все то, из чего
амкары создают вещи, но не человека из
плоти и крови.
- Как ты умна, госпожа моя! Ну, а разве из человека нельзя лепить так
же, как из глины? Вот твой ваятель из двух
остолопов намерен создать двадцать воинов.