Великий Моурави 6 - страница 45

каких-то странных блестящих камней, и их с

неменьшим любопытством разглядывали "барсы". А Матарс, как к живым цветам,

прильнул к четкам из толченых

лепестков роз, издававшим тонкий аромат.

В этом ярком окружении за стойкой на высоком табурете сидел юноша лет

семнадцати. Одежда на нем отличалась

изяществом, красивые черты лица - благородством. На его слегка вьющихся волосах

задорно торчало феска кораллового

цвета, а с пояса хозяйственно свисала посеребренная цепочка с ключами от

ящичков. "Барсы" переглянулись: "Уж не этот

ли юноша принес четки Георгию?" Но он и глазом не моргнул, что знает их.

У противоположной стены стояла широкая тахта, убранная дорогим ковром и

подушками. Не успели "барсы"

устроиться на ней, как, по знаку Халила, юноша установил перед ними арабский

столик с разнообразными четками. На

немой вопрос друзей Халил ответил: "Так надо". Коснувшись четок, к которым было

подвешено сердце из красного янтаря,

Ростом подумал: "Придется купить, хоть и не собирались".

Сравнив столик с дном сказочного бассейна, Элизбар стал разглядывать

решетчатое окно, пропускавшее мягкий

свет, в голубоватой полосе которого словно дымились пурпурные, бархатисто-

оранжевые и бледно-розовые розы,

расставленные в горшках на широком подоконнике.

Привычка все замечать приковала взор Матарса к внутренней двери,

неплотно завешенной ковром. Сквозь просвет

в глубине виднелись чистые циновки, разложенные на полу. Пануш перехватил взгляд

друга и забеспокоился: "Уж не к

разбойникам ли попали?!" Но вслух вскрикнул:

- О ага Халил, сколько ни путешествовал, такой приветливой лавки нигде

не видел!

- Аллах подсказал мне, что так приятнее. Если, помимо воли человека,

судьба повелела стать ему купцом и на весь

базарный день приковала, подобно сторожевой собаке, к лавке, то не следует ли

собачью конуру превратить в киоск?

- Не иначе, ага Халил, как ты перестарался. А то почему отсюда не

хочется выходить?

- По доброте дарите мне внимание, говорят - грузины все вежливые.

- Напрасно смущаешься, правда есть правда! Но если не купцом, то кем бы

ты хотел быть?

- Аллах свидетель, по своей воле - путешественником, ради познания и

спасения своей души. Хотел бы записывать

все виденное и слышанное, ибо что другое, как не возвышенные слова,

облагораживает и отводит от черных мыслей?

- Значит, мечтаешь стать книгописцем?

- По-нашему - ученым.

- А разве, ага, над тобою есть хозяин?

- Видит пророк, есть. Больше, чем хозяин.

- Кто?

- Мать.

- Мать?! - Ростом оглянулся на бесцеремонно хохочущего юношу. - Это

так, ага Халил?

- Свидетель святой Осман, так... Ты, короткошерстный заяц, чему

смеешься? Ступай к кофейщику. И еще,

Ибрагим, возьми...

- Поднос со сладостями? - живо отозвался Ибрагим. - Может, мед

мотылька? Нет? Тогда хал...

- Да убережет тебя пророк! Остальное бери все, что подскажет тебе

добрая совесть, а не ифрит.

Но Ибрагим, взяв из-под стойки несколько монет, уже умчался.

- А почему, ага Халил, старшая ханым желала видеть тебя лишь купцом?

- По велению аллаха все предки моего отца и сам отец были купцами.

Торговля драгоценностями и благовониями

делала всех богатыми. Но отец говорил: "Хорошо и купцу знать книги". Меня учил

раньше ходжа, затем четыре года я

познавал мудрость в рушдийе, уже собирался перейти в медресе... Но как раз в это

время небо нашло своевременным

отозвать отца к себе. Слез моя мать пролила столько, что, стань они бусами,

хватило б на тысячу тысяч четок, ибо отец за

красоту и нежное сердце сильно любил ее и не пожелал ни новых жен, ни наложниц.

А странствуя по разным землям за

товаром, а также из желания узнать хорошее и плохое о чужих странах, проведал,

что гарем для женщин унижение. Тут он

решил, что Мухаммед не всегда справедливо поучал, а потому и с меня взял слово

не подчиняться в этом корану.

Однако протекли дни, как слезы, оставив на щеках матери следы-морщинки.