Великое кочевье - страница 40
— Пшеницу?! — не скрывая удивления, переспросил Николай Валентинович. — Видите ли, земледелие обычно начинается с ячменя…
— Ячмень мы знаем. Пшеницу надо.
— Сомневаюсь в пшенице. Долина расположена на высоте девятисот метров над уровнем моря. Среднегодовая температура низкая. Посевы пшеницы невозможны по причине короткого вегетационного периода.
— А в «Искре» пшеница вызревает, — заметил Суртаев.
— «Искра» все-таки на сто метров ниже. А здесь я не могу дать совета сеять пшеницу. Рискованно. Думаю, что при наличии возможностей здешние культурники давно занялись бы земледелием. А они — скотоводы. И основное направление хозяйства нашего аймака — скотоводство. Давайте говорить о лошадях, о коровах…
От лектора и его беседы веяло холодком, и курсанты долго молчали.
Первым заговорил Борлай:
— Кони у нас мелкие. Надо хороших жеребцов покупать.
— Это, конечно, желательно. Но нельзя забывать, что породистые жеребцы стоят дорого. Где вы деньги возьмете? — скривил губы Говорухин.
— Товарищество может купить, — сказал Чумар.
— Да, богатое товарищество может, — неохотно согласился Говорухин. — Но я не слышал, чтобы организовалось такое…
— А вы помогите, — настойчиво подсказал Суртаев.
— С удовольствием. И даже сочту своим долгом…
Филипп Иванович стал с особой придирчивостью вслушиваться в каждое слово агронома. Тот продолжал:
— Что касается породы, то здесь уже оправдали себя орловские жеребцы. У отдельных культурников — даже арабцы…
— У каких это «культурников»? — жестко перебил Суртаев. — У Сапога?
— Да, я имею в виду хозяйство Тыдыкова.
Алтайцы не могли не заметить некоторой почтительности тона, с которой агроном говорил о Сапоге, и Филипп Иванович поспешил рассеять это впечатление.
— Скажите, а сколько у него табунов? — спросил он.
— Право, не знаю, — пожал плечами Говорухин. — Никогда этим не интересовался.
— Напрасно. Следовало бы поинтересоваться.
— До войны было больше ста табунов, — сказал Аргачи. — Бывало, едешь по долине: «Чьи табуны?» — «Сапоговы табуны». Перевалишь через хребет: «Чьи табуны?» — «Сапоговы табуны».
— Вот видите, — подхватил Суртаев. — А я еще слышал, что Сапог своим коням счета не знал. Когда ему нужно было проверить, все ли табуны в целости, он загонял их в ущелье «Медведь не пройдет». Есть такое тут неподалеку. По целому дню шли табуны в каменный мешок и конца им не было. Заполнено ущелье, каждый вершок земли занят — значит, целы табуны. А с пастухами он как с рабами обращался — ели корни дикой травы. Так? — Суртаев обвел взглядом своих слушателей.
— Так, так, верно!
— Люди с голоду умирали.
— Слышите? — Голос Суртаева накалялся гневом. — А вы этого бая величаете культурником.
— Он утвержден участником аймачной сельскохозяйственной выставки.
— Ну и что ж такого! Бай остается баем.
— Я не сам придумал, — его в области называют культурником, в краевой печати пишут.
— Пишут пособники. А для нас он — классовый враг.
Когда агроном уехал, Суртаев сказал, подбадривая слушателей веселым взглядом:
— Учиться хлебопашеству мы с вами будем у коммуны «Искра».
В тот же день он написал обо всем Копосову.
Упали первые заморозки.
По утрам сухая и выцветшая трава, осыпанная инеем, походила на седые волосы. Белыми шапками пушистых снегов накрылись макушки гор. Мягкая хвоя лиственниц становилась оранжевой.
На рассвете Филипп Иванович, громко покрякивая, подергивая голыми плечами, бежал к реке. Позади хлюпали чьи-то большие сапоги, надетые на босу ногу.
За три месяца лицо Суртаева высохло, нос заострился, скулы стали особенно заметными, глаза ввалились.
У реки он прыгнул на гладкий камень, ноги скользнули, и он, упав на спину, покатился к воде. Чьи-то руки подхватили его под мышки.
— Не надо в воду ходить, товарищ Суртаев. В воду пойдешь — хворать будешь.
Оглянувшись, Суртаев увидел улыбающегося Аргачи, поблагодарил его, потер свои озябшие плечи и стал умываться.
Аргачи глядел на раскрасневшуюся спину учителя и вздрагивал. Изредка опускал руку в пенистую воду быстрой реки, намереваясь умыться, но с шутливым криком отскакивал.
— Товарищ Суртаев, если я в комсомол запишусь, то меня потом в партию примут? — робко спросил он.