Великое кочевье - страница 41

— Если не будешь Сапога и других богатеев родственниками называть, а пойдешь против них… Ты молодой, а в голове твоей много старого мусора. Вот и с косой ты расстаться не хочешь.

— Другие в партию собираются вступать, а косы все еще носят.

— Есть такие. Никто им не скажет, что косу обязательно надо срезать, а со временем они сами сделают это.

— Когда-то еще сделают… — усмехнулся парень, глаза его вспыхнули. — А я, товарищ Суртаев, раньше всех с косой прощусь.

На поляне шелестела трава под ногами алтайцев, спешивших на берег реки.

«Сейчас Борлай начнет полоскаться. Он скорее других забыл седую, как столетия, заповедь: „Не умывайся, и счастье будет жить в твоем аиле“. А Байрым непременно повторит все движения и жесты старшего брата», — подумал Филипп Иванович.

Братья Токушевы остановились неподалеку от него. Борлай плескал на себя воду и задорно мотал головой. Суртаев кинул ему мыло, и он стал натирать щеки и лоб.

Когда все собрались к завтраку, Аргачи снял шапку, погладил бритую голову и дернул себя за косичку, напомнив о разговоре на берегу реки.

— Зачем алтайцы носят косу? — спросил учитель.

— Чтобы вши плодились, — ответил парень и захохотал.

— Старики говорили, — начал Сенюш, — что хан Ойрот будто бы сказал: «Когда второй раз приду на землю, то узнаю народ свой по косам».

— Байским сказкам веришь! — крикнул Борлай. — В сказках говорится, что у богатыря лоб — как гора, брови — как тайга… Разве мог быть такой человек?

— Коса с душой связана, — напомнил Байрым. — Если с лиственницы кору снять, то душа у лиственницы засохнет. Если человек косу отрежет, то будет сохнуть, сохнуть, совсем высохнет и упадет, как подгнившее дерево.

После завтрака уселись на лужайке, закурили трубочки. Суртаев стал рассказывать о народном творчестве. Он сказал, что есть хорошие сказки бедняков. В тех сказках богатыри борются с баями, зайсанами, ханами и одерживают победу. Это было мечтой народа. Сейчас вековая мечта осуществлена. Богатыри из таких сказок — это весь народ. Он близок к полной победе. Но есть другие сказки, сложенные богатыми для того, чтобы обманывать бедных, держать их в повиновении. Такова сказка про джунгарского хана Ойрота. Когда-то он владел Алтаем, превратив простых людей в рабов. Умирая, он сказал, что уходит не навсегда, что вернется на землю и узнает мужчин подвластного ему народа по маленькой косичке на макушке головы. Баи ждут его. Но он никогда не вернется. Никогда. И ничто не должно напоминать о былой рабской зависимости от иноземного захватчика.

Выслушав учителя, Аргачи одной рукой снова дернул свою косичку, а второй подал нож.

— Режь под самый корень.

Но Суртаев, не взяв ножа, вынул из кармана ножницы.

Сородичи смеялись над парнем:

— Смотри, ум потеряешь!

— Девки будут отвертываться от тебя.

— Ничего, мы ему русскую невесту найдем! — пообещал Суртаев.

Отхватив косу, он показал ее всем, а потом бросил в реку.

Аргачи вскочил, шутливо подпрыгивая, потряс головой.

— Легко как! Ой, и легко! В голове светло… Все понимать буду. Сам с такими машинками, которые меряют день, по долинам поеду.

Борлай взглянул на брата:

— Отрежем, а?

— Режь. Будешь красив, как комолая корова, — посмеялся Байрым.

— А у тебя смелости не хватает?

— Посмотрим, у кого хватит смелости выбросить кермежеков из аила.

Сунув отрезанную косу за пазуху, Борлай подумал, что стал похожим на Филиппа Ивановича и может называть его братом.

Над пестрым квадратом базарной площади, обнесенной светло-желтыми коновязями и наполовину загроможденной тесовыми балаганами, нарастал нестройный гул. Тоскливо ржали утомленные долгой стоянкой лошади, яростно били копытами и взвизгивали сытые жеребцы. Лились тонкие, похожие на легкий смех, голоса жеребят, испуганных неистовым шумом. Равнодушно и невнятно мычали коровы. Кругом — хвастливые беседы, завистливые голоса, задорные возгласы. Староверы в длинных черных кафтанах и кошемных шляпах, с широкими заросшими лицами, всюду несли с собой запах воска и ладана. Громкоголосые ямщики из деревень, расположенных по тракту, принесли запахи пережженного на тележных осях дегтя, теплой дорожной пыли и махорки-самокрошки. Бабы в широких сарафанах и ярких фартуках двигались толпами. От них пахло затхлыми сундуками, доверху набитыми старыми кашемировыми платьями и тонкими холстяными скатертями. Вокруг цветистых шапок алтайцев вился приятный аромат поблекших лиственничников, густых кедрачей, сухих трав… Из полураскрытых павильонов тянуло свежестью тугих снопов пшеницы, полупудовых кочанов сочной капусты и огромных, как жернова, голубых тыкв.