Веллоэнс. Книга первая. Восхождение - страница 33

медведица.

– Конечно, конечно. Тебя ж комар и не заметит, отощал то совсем. Оставайтесь

на обед, а то денным ветром унесет.

– Хорошо. Только и животинку нашу приюти. Мулам овса, а неведомому зверю

– лягушек с пруда, иль капусты с хреном. В цирк изловили – для представлений.

Обедня получилась знатной. Бледный мальчик-слуга вынес жареного гуся, кашу, и странные, желтые фрукты – как сказал Тангир, апельсины.

Не успели обглодать птичку, поднесли новый жаровень.

– Это что? – осведомился Авенир.

– Попробуй, – прогремел Тангир – это зверь, что живет в дальней стране

Иоппии. Он огромен и зол, вместо носа у него растет длинный хвост, через

который он дышит, а изо рта выпирают две костяных сабли. Его очень трудно

поймать из-за чуткого слуха, ведь уши у этого чудозверя размером с этот стол

каждое.

Юноша обмакнул резаный пласт в намазку и опустил в рот. Что-то зажгло, защипало, по глотке в желудок спустился огненный комок. Прошибло слезу, во рту

бушевал горящий вихрь.

– Вот, вот, – купец загоготал, – мясо то как мясо, но приправа!

После отдыха Тангир повел их в арсенал. Авенир рассматривал ножи ручной

работы, кистени, палицы, сабли, щиты и копья. Марх тоже смотрел, иногда брал

вещицу, примерял к руке.

– Это еще что, – возбужденно, почти шепотом, выпалил хозяин – есть у меня

ятаганчик, мастера долго выделывали. Материал искал больше года, стран

поисколесил…

Тангир подвел гостей к комнатке, достал ключ, открыл потайной замок. Дверь, скрипнув, отворилась. На кедровой подставке красовался ятаган. Черное лезвие

переливалось на вечернем багряном солнце. На клинке поблескивала гравировка.

Рукоять обмотана телячьей кожей, в бронзовое навершье вставлен красный камень.

– Вот, эту сталь я нашел на драконьих островах, в дымящей горе. Путь к нему

мне указала падающая звезда. Кузнецы месяц приноравливались к металлу, ковали, закаляли, точили. А камень – это рубин, колдуну тому отдал несколько повозок

золота, разорился. Старик тот сказал, что булыжник обладает магической силой, но

он не смог ее раскрыть.

– Позволишь?

Марх смотрел не отрываясь, будто зачарованный изучал каждую деталь,

каждую ямочку и каннелюрку.

– Только для тебя.

Тарсянин взял, взвесил, пощупал лезвие большим пальцем. Медленно, нехотя, отдал купцу.

– Да, вещь дельная. Забери, а то приберу к рукам, не заметишь.

Тангир улыбнулся.

– Я бы на твоем месте тоже не отдал. Этот ятаганчик – как часть меня. Каждый

вечер деревяшки рублю, чтобы руки не отвыкали. Оставайтесь погостить недельку.

Простолюдины пускают слухи об одержимом, я им не сильно верю – но через день

полнолуние, лучше вам скрыться у меня. Мало ли, в пути какая тварь приметит, или навья пристанет. Моя крепость надежна, а стали – на всех перевертов хватит.

– Спасибо, друг. Остались бы, но долг зовет, с цирком уговор. До следующего

вечера погостим, а под полнолуние отправимся. По пути храм, там схоронимся – на

святую землю нечисть не позарится.

– Это да, конечно.

Голос купца звучал серьезно, немного отстраненно:

– Но, все ж, жрец не укрылся.

Паж провел гостей в просторную комнату. По углам стояли не топчаны -

кровати, устланы перинами с шелковыми, набитыми гусиным пухом, подушками.

Через разноцветную слюду солнце рисовало на стене сложный мозаичный узор.

Пахло выпечкой и корицей. На столе возвышался графин с чистой водой, поблескивали два хрустальных бокала.

– Дорвался Тангир до богатства, – проворчал тарсянин, – даже в Глинтлейском

дворце таких убранств нет.

Одеяла с подушками из уважения другу сложили в угол (так бы выкинули к

чертям – не привычны пуховые покои), разместились на оголенных дубовых

полках.

Утром Авенир долго приходил в себя – голова налита свинцом, в глазах песок, руки-ноги ватные. Всю ночь не мог уснуть – Марх ворочался и стонал, видать

снилась битва, или тварь, которая ему спину подрала в лохмотья. Ладно бы в

карауле стоять, дежурстве, или блиц-атаку отрабатывать – нормально, но вот когда

только и делаешь, что ничего не делаешь…

На улице тепло и светло – вот только тишина усилилась, какая-то необычная, мертвая. Животных оставили в хлеву, так сподручнее – на одну заботу меньше.