Венок Петрии - страница 7
Под конец вижу: так можно и младенца погубить. Бросила мотыгу в междурядье.
«Мама, — говорю свекрови, — чтой-то поясницу мне схватило, видать, начинается. Пойду-ка я домой. А ты приходи ужо».
«Ступай, — говорит она скрозь зубы. — Приду, как время будет».
Вот и иди, как можешь, не в поле же рожать!
И думаешь, велела запречь коров да сесть в телегу? Какое там! Пустила одну шагать в село. Он-то, не буду брать греха на душу, может, и не видал, как я пошла.
Подобрала я у телеги палку, оперлась на ее одной рукой, другой низ живота подхватила, а нутро так и рвет, так и рвет. Пошла я по протопке. Дрожу от страха, как бы по дороге памяти от боли не лишиться. Как бы в кукурузу не свалиться, ведь там и останешься. И сама, и младенец.
Потихоньку-полегоньку кое-как доползла до дому.
А в те времена не было в селе такого завода, чтоб где попало рожать. Не приведи господь в доме родить! В закут какой надо схорониться. Навроде суки, когда она щенится. Или кошки, что от старого кота прячется.
Ну да это пустое. Главное, думаю, доползла. А там уж все будет ладно.
У меня уж что надо припасено было. Взяла мешок, налила воды в кружку — и в анбар.
Бросила на мякину старую кацавейку, расправила ее палкой — нагнуться-то не могу. Поставила все рядом, чтоб под рукой было. И кружку с водой. Губы смачивать.
Кряхтя улеглась на подстилку. Развела, извини, ноги. Словом, сделала все, что положено. И, прости, стонать начала. Жду, когда схватит, тогда уж, думаю, натужусь как следовает.
Но что-то все тянется, тянется впустую. Пока плелась к дому, думала, вот-вот разорвет. Ан выходит, ждать надо. Нутро-то все выворачивает, а ребенок не вылазит.
Да и я неумеха. Не знаю, как себе подсобить.
Так до конца дня и промаялась. Уж и солнце, через прутья видать, потихоньку за гору заходит.
Лежу вся мокрая от пота, прямо брызжет из меня пот. Мочу себе водой губы. Пить хочу страсть, реку бы выпила. А не даю себе воли, боюсь. Не знаю, можно ли. Терплю, токо охаю.
Измучилась, сказать тебе не могу как. До чего не дотронусь, криком кричу от боли. Будто вся в ранах.
И тянется, тянется, конца-края не видать. А тут вдруг, чуть солнце зашло, не успела я и глазом моргнуть, раз, раз, все и кончилось. Видать, бог приходит бабам на подмогу. Как приперло, да сильнее, чем прежде, натужилась я что было мочи, и мой сын-богатырь тут как тут. Глянула, а он в крови да слизи барахтается у меня промеж ног.
Вот тут-то я и разревелась. Ни в поле, ни здесь слезинки не проронила, а теперича ревмя заревела.
Как увидела его, замаранного да пригоженького, — слезы глаза застили, ничегошеньки не разгляжу. А он роток открыл и болтает ручонками.
Справилась, думаю, и сама, без этой суки. Туды ее растуды, плевать я на ее хотела. На черта мне эта ведьма сдалась!
Никогда я ишо так не радовалась!
Крою старуху на все корки, но тут же смекаю, что без ей-то не обойтись мне. Ей положено первой приттить. Она должна ребенка принять, а коли уж случилось, что не приняла, не пожелала принять, она должна первой младенца увидеть и одарить. Серп принести и отделить ребенка, пуповину пересечь. Обычай такой. Как ни крути, без ей не обойтись.
Но мне и думать про ее неохота. Положено так, и ладно, пропади она пропадом. Все, кончилась она для меня. Есть у меня свой сын. Сама его родила, и сама себе буду хозяйка. Боле не будет она на меня орать да кулаками махать. Не дамся. Никому не дамся.
Передвинулась малость, обтерлась как сумела. И опять на сыночка свого гляжу. А он — пригоженький, ладненький! Господи, до чего хорош!
Я и его обтерла старой кацавейкой, что под себя подложила. Темечко вытерла, глазки ослобонила. Из носа да ушей слизь вынула. Обихаживаю его, будто он сейчас у меня песни играть станет. И думать не думаю, что надобно еще что сделать.
И вот на радостях да с устатку я, верно, малость задремала. Встала-то в то утро до зари, весь день на солнце жарилась, кукурузу на сносях окапывала; пока рожала, намаялась; видать, и вправду чуток задремала.
Но, убей меня бог, коли я крепко заснула, самое большее минуты на три в дреме забылась. И тут же скрозь сон слышу, ворота отворяют.