Вертихвост и Федотка - страница 8
- А мне что?
- Как что! Новость-то тебя касается. Про ученика твоего слово молвить хочу. Выглянул я только что из-под стрехи и вижу: сидит Федотка за сараем и ест тепленького, только что придушенного цыпленка.
И с Вертихвоста сразу вся сонливость слетела. Вскочил со своей подстилки, рыкнул угрозливо:
- Врешь, Чиврик!
- Я? Вру? - обиделся воробей. - А когда это ты слышал, чтобы я врал?.. Ел Федотка цыпленка, видел я. И даже спросил у него: где взял ты такого жирненького? А он мне: на дворе у бабушки Степаниды разжился.
- Когда это было?
- Только что... Еще ест, поди.
- Говорил кому-нибудь об этом?
- Нет пока. К тебе первому прилетел.
- Тогда помалкивай.
- А что ты мне за это дашь? Такая новость большого стоит: не каждый у нас щенок на чужом дворе цыплят отлавливает, а только особо воспитанный, небывало подготовленный, личного учителя имеющий.
- Довольно болтать, - рявкнул Вертихвост. - Говори, чего хочешь ты за молчание свое?
- Десять дней с твоими курами кормиться и чтобы ты не гонял меня.
- Хорошо, кормись, - согласился Вертихвост. - Но ежели скажешь кому хоть слово, из-под любой стрехи достану и голову тебе откручу.
И через минуту уже был во дворе у бабушки Агафьи. Федотка сидел у сарая и облизывал губы. Словно туча надвинулся на него Вертихвост:
- Ты... у бабушки Степаниды... цыпленка съел!
- Так не своего же, - попятился Федотка, - чужого.
- В том-то и беда, что - чужого. За своего тебе бы и попало, а тут на всякого подумать могут, значит, и на меня, и на Полкана тоже, а мы с ним кобели честные, по чужим дворам не шастаем. Эх, ты! Бабушка в поле работает, хлеб для нас с тобой выращивает, а ты у нее цыплят втихаря душишь. Стыд-то какой!.. Говори, хвастался кому-нибудь об этом?
- Вьюнку собирался сказать, но не говорил пока. Не успел.
- Гляди у меня, - пригрозил Вертихвост, - вякнешь кому, без башки останешься. Кого обидел, а! Бабушку Степаниду! Позор, стыдобища, как соседям в глаза глядеть, эх... Разве я тебя этому учу? Хотя, что я спрашиваю? Мы иногда учим детей одному, а вырастает в них совсем другое: не нами посеянное растет. Рыжика знаешь?
- А кто ж его, труса, не знает?
- Верно, трус он, но не трусом хотела видеть его Галайда, мать его. У дедушки Левония под крылечком родился Рыжик. Когда стал он подрастать, начала учить его Галайда:
- Будь, Рыжик, смелым. Никого не бойся. И лай громче, чтобы все слышали, что ты лаешь.
- Хорошо, - сказал Рыжик.
А тут пришла к дедушке Левонию бабушка Агафья. Галайда залаяла на нее, а бабушка показала ей подог:
- А это ты видала?
И Галайда упряталась поскорее под крыльцо, забилась в дальний угол. И туда же, в дальний паучий угол, приполз к ней и спрятался возле нее Рыжик.
Прошла бабушка Агафья, облаяла ее Галайда вслед и стала опять учить Рыжика:
- Запомни, Рыжик, собака без смелости, что волк без зубов: глаза горят, а укусить нечем. Тебя для чего у дома посадили?
- Чтобы я караулил его.
- Вот именно: чтобы ты караулил его. И вдруг пришел по темноте ночи гость непрошенный, а ты вместо того, чтобы прогнать его со двора, спрятался подальше, струсил. Разве это хорошо?
- Нехорошо, - сказал Рыжик.
А в это время дедушка Григорий мимо шел. Хотела было залаять на него Галайда, но он как цыкнул на нее, так она и забилась сразу под крыльцо, в самый дальний затянутый паучьими тенетами угол. И Рыжик к ней туда приполз, спрятался возле нее.
Прошел дедушка Григорий, полаяла на него Галайда из-под крылечка и опять начала учить Рыжика.
- Никого не бойся. В нашей деревне бояться некого: здесь все свои, а свой своего не обидит. Будешь смелым, будут тебя хвалить все: смелых у нас любят. И я тобой, смелым, буду гордиться, потому что буду знать: это я тебя таким смелым вырастила.
- Я буду смелым, - сказал Рыжик и почесал лапой за ухом.
Вместе с Галайдой сидел Рыжик по целым дням у крылечка, вместе с ней бежал прятаться, когда кто-нибудь приходил во двор, вместе с ней лаял из дальнего, темного, паучьего угла - рос.
- И вырос.
Сам стал двор караулить.
Ходит, смелостью перед курами хвастается, а чуть появится кто во дворе, юркнет под крыльцо и лает оттуда. Громко лает, на всю деревню, а высунуться боится: