Виллу-филателист - страница 33
Петушки! Прозвище шло оттого, что вожак этой компании пугал встречных пронзительным кукареканьем.
Этих-то ребят я знал. Даже больше, чем мне хотелось бы. Чтобы поддерживать хорошие отношения, я иногда жертвовал им рубль, раза два передавал какой-то девчонке записки и таскал у отца сигареты. Это пошло после того, как мне при первой встрече натерли талым снегом лицо, а деньги из кармана все равно очистили.
Я уже представил, что произойдет, когда мы с Тийной подойдем к Петухам. Соленые словечки — еще полбеды. Скорее всего, и руки распустят. А я? Что я против четверых! Получить на глазах Тийны трепку. Нет, нет! Этого не должно произойти! Может, потребуют денег, пошлют за сигаретами… Это еще хуже! Еще унизительнее!
Вот уже перекресток. Здесь надо свернуть. Обойти квартал.
Как объяснить Тийне этот неожиданный крюк? Сказать, что боюсь этой компании? Что их лучше обойти?
Этих слов я выговорить не мог.
Вместо того схватил Тийну за рукав и сказал:
— Послушай, Тийночка, только сейчас вспомнил! Я собирался заскочить к тете. Мама велела! Пока! Завтра приду!
И не дав Тийне собраться с ответом, шмыгнул тут же в ворота.
Пробежал несколько шагов. Казалось, у меня были не ноги, а крылья. Какое простое решение! И правдивое. К тому же тетя и вправду жила почти что тут же. Только несколько домов к центру. Я могу потом, если понадобится, сказать, что побежал через дворы, ближней дорогой…
Но вдруг крылья исчезли. Ноги завязли в неглубоком снегу.
«А Тийна?»
«Да что они ей сделают!»
«Не думай! Обольют грязными словами!»
«Ах, от этого кусок не отвалится!»
«Затолкают!»
«Возьмет и убежит!»
«Подставят ножку!»
«Может, случится прохожий поблизости… Они не посмеют…»
Что-то заставило меня вернуться к воротам. Выглянул из-за столба.
Тийна уже шла мимо компании. Два парня стояли под фонарями, два у стены дома.
На всю улицу раздалось резкое: «Кукареку!»
Петушиный вожак толкнул Тийну. Она повалилась к стоящим у стены ребятам. Те толкнули ее снова к Петуху.
Теперь будут толкать, пока не упадет!
Я обхватил воротный столб. И он не отпускал меня! И снег у ворот держал мои ноги!
Тийна вдруг склонилась.
Падает!
Не упала! Просто нагнулась.
Выпрямилась. В руках у нее взметнулись связанные бечевкой коньки. Блеснули лезвия. Коньки завертелись, как крылья мельницы.
Кто-то вскрикнул.
На проезжую дорогу упала чья-то шапка.
Компания рассыпалась.
Вожак отскочил за фонарный столб. И держался рукой за щеку.
Тийна отбежала несколько шагов. Оглянулась. Перебросила коньки через плечо и торопливым шагом исчезла в темноте.
Снег все еще держал мои ноги, столб не отпускал руки. Я не мог заставить себя сдвинуться с места. Чувствовал себя пустым сосудом, без единой мысли, без единого желания, малейшего намерения и остатков сил. Улетучилась в небытие и недавняя радость по поводу находчивой мысли о тете. Был словно пустая оболочка, содержимое которой в образе Тийны вышло из нее и исчезло в темноте.
Дома в постели я не нашел ни одного расхожего довода, под который можно было бы подвести мое сегодняшнее избавление. Все оправдания типа: «Сделал удачный ход!», «Своя шкура дороже!», «Тийна ни о чем не узнает!», «Хорошо то, что хорошо кончается!» — стали мне противны.
На следующий вечер к Тийне я не пошел. Не искал ее и потом. А она? Видимо, она догадывалась, почему я, проходя мимо нее на улице, отводил глаза.
Мой счет на том и кончился: один раз были в кино, четыре раза гуляли в парке, шесть раз вместе ходили на каток. Встреч этих было мало, но все же хватило, чтобы узнать себя.
Горе
У нас вошло в привычку шататься втроем по парку. Шумно обсуждать свои ребячьи дела и хохотать во всю мощь легких. Если на глаза попадался сверстник, то чесали языки на его счет, да и от приставаний не отказывались.
Считали все это большой лихостью и мужеством. Приставание придавало нам чувство превосходства и немного даже увлекало.
Однажды вечером, когда мы опять окружили какую-то девчонку и начали приставать к ней, она двинула кого-то своей сумочкой. К нашему удовольствию, до того неудачно, что сумочка открылась и ее содержимое вывалилось на дорожку парка.