Вкус яблочных зёрен (ЛП) - страница 5
мать сели на три тёмных стула, один из адвокатов взял себе стул Хиннерка. Мой отец и я
встали за тремя сёстрами, два других адвоката встали справа от стены. Ножки и спинки
стульев были такими высокими и прямыми, что сидящее на нём тело сразу складывалось в
прямые углы: ноги и голени, бедра и спина, шея и плечи, подбородок и шея. Сёстры
выглядели как египетские статуи в гробнице. И хотя неравномерный свет слепил нас, он не
наполнял комнату теплом.
Чиновник, сидящий на стуле Хиннерка, был не тот человек с сигаретой, он щёлкнул
замками своего портфеля, что показалось двум другим адвокатам знаком, они откашлялись и
серьёзно посмотрели на первого мужчину, очевидно, тот был у них начальником. Он
представился компаньоном прежнего партнёра Гейнриха Люншена, моего деда.
Завещание Берты было провозглашено, мой отец был назначен исполнителем. По всему
телу сестёр пробежало одинаковое движение, когда они услышали, что дом переходит ко
мне. Я рухнула на табуретку и посмотрела на компаньона. Мужчина, который был с
сигаретой, оглянулся, я опустила взгляд и уставилась на листок с церковными песнями с
поминок, который ещё держала моя рука. На фалангах больших пальцев отпечатались ноты
"о, глава, полная крови и ран". Струйный принтер. Главы полные крови и ран, я видела перед
собой волосы, как красные струи, дыры в головах, дыры в памяти Берты, песок из песочных
часов. Из песка, если он достаточно горячий, делают стекло. Я дотронулась пальцами до
шрама; нет, оттуда ещё не сочился песок, только выбилась пыль из бархатной юбки, когда я
снова сжала руку и перекинула ногу на ногу. Наблюдая за зацепкой на колготках, которая
бежала по моей коленке, и пряталась в чёрном бархате платья, я почувствовала взгляд
Харриет и подняла глаза. Её взгляд был полон сострадания, она ненавидела дом. Память о
Розмари. Кто же это сказал? Забывать. Чем больше были провалы в памяти Берты, тем
больше были отрывки памяти, которые в них пропадали. Чем растерянней она становилась,
тем безумнее выглядели вязания, которые бабушка вязала, и которые из—за постоянно
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
спущенных петель, связывания и добавления новых по краям, разрастались во все стороны,
сжимались, зияли дырами, спутывались и повсюду распутывались. Моя мать собрала в
Боотсхафене все связанные ею вещи и привезла домой. Она хранит их в коробке в шкафу, в
своей спальне. Однажды я случайно наткнулась на них и разложила вязанные скульптуры
одну за другой на кровати моих родителей, со смесью ужаса и веселья. Мама
присоединилась ко мне, тогда я не жила дома, а Берта была в доме престарелых. Некоторое
время мы рассматривали шерстяные чудовища.
— В конце концов, каждый должен где-то хранить свои слёзы, — сказала моя мать, как
бы защищаясь, потом снова убрала все вещи в шкаф. Больше мы никогда не говорили о
вязании Берты.
Все вышли из кабинета, и пошли гуськом по коридору к входной двери, жестяной
колокольчик дребезжал. Мужчины пожали нам руки, вышли и мы уселись на лестнице перед
домом. Почти на каждой из гладких бело-жёлтых каменных плит была продольная трещина,
отвалившиеся плоские куски свободно лежали сверху как крышки. Раньше здесь были лишь
несколько плит, шесть или семь, мы использовали их как тайники и прятали в них перья,
цветы и письма.
Тогда я ещё писала письма, верила в написанное, напечатанное и прочитанное. Сейчас
уже во всё это не верю. Я работаю библиотекарем в университетской библиотеке города
Фрайбурга, работаю с книгами, покупаю книги, да, даже иногда одалживаю книги. Но
читать? Нет. Раньше я читала, и читала непрерывно: в кровати, за едой, при езде на
велосипеде. Но всё в прошлом. Чтение было как собирательство, собирательство как
хранение, а хранение было тем же самым воспоминанием, а воспоминание — то же самое,
как не совсем точно знать. Не совсем точно знать было тем же самым, как и забывать, а