Во власти (не)любви - страница 39

Мигнула трижды — значит, он зовет из своего кабинета.

Нехорошо. Тревожно — что комиссару может от нее понадобится в такое позднее время? Страшно, но… Но зато она может выйти из этих опостылевших давящих стен, из пустого, утомительного ничегонеделанья, от которого, оказывается, устаешь сильнее, чем от натирания всех зеркальных поверхностей в гостиной. А их там много, очень много…

Медленно Джин идет по темным коридорам и, крадучись, ступает на мужскую половину дома, нарушив сразу два запрета Магды.

Нельзя выходить из своей комнаты после шести вечера.

Нельзя находиться на мужской половине дома.

Все-таки пестуньям каким-то чудодейственным образом удается вбить идиотские догмы этой республики юбкам в головы — как иначе объяснить, что Джина ощущает себя опасной преступницей.

Около его кабинета она на мгновение замирает.

У них ничего не выйдет! Она не глупая юбка, не служанка Вацлава Кнедла, и никогда ею не станет! Она — Джина Моранте, и им ее не сломать!

«Не сломать!» — как заклинание прошептала она и толкнула дверь.

Несмотря на то, что у ее отца был такой же викторианский кабинет, гармонично сочетающий в своей сдержанной роскоши современные и антикварные вещи, Джина сразу же ощущает себя здесь не в своей тарелке. Как если бы она всю жизнь была дояркой, не видевшей ничего, кроме скотного двора, а тут вдруг ее пригласили в царские хоромы.

Да, эта проклятая система воспитания пестуний работает как швейцарские часы, вырабатывая в юбках нужные Догме качества — смирение, забитость, покорность, униженность… Она, как незаметно отравляющий яд, крошечную дозу которого Джин принимает каждый день. Как вкалываемый ей Крулем вефриум, медленно превращающий ее из вампира в человека.

— Звали, комиссар?

Отупленный взгляд в пол и сложенные ниже живота руки. Обязательно ладонями кверху. Только так и никак больше. Этой позе Джин и остальных девушек пестунья Магда научила на второй же ее день в Сортировочном центре. Малейшее несоответствие канону каралось разрядом шокера, разумеется.

Как ни странно, Вацлав отвечает не сразу и Джина чувствует на себе его долгий взгляд. На массивном дубовом столе перед ним куча бумаг и широкий стакан с толстым дном, в котором плещется жидкость цвета жженой сиены.

— Ты можешь сесть, — говорит он, и Джина опускается в роскошное кожаное кресло с низкой спинкой, не забыв сказать: «Спасибо, комиссар».

Вацлав Кнедл молчит и разглядывает ее, словно и сам не знает, зачем позвал… или, наоборот, знает слишком хорошо.

— Дорота жалуется на тебя, Джина, — проговорил он задумчиво. — Якобы ты только при мне трудишься, как пчелка, а в мое отсутствие, то есть большую половину дня, только и делаешь, что отдыхаешь.

Джина подавила чуть было не сорвавшееся с уст ругательство. Впрочем, от пампушки этого и надо было ожидать!

— Очевидно, вы вправе верить своей любимой мессалине, комиссар Кнедл, — отозвалась она, впервые подняв на него взгляд, и с удовлетворением отметила, что на словах «любимая мессалина» по его лицу пробежала какая-то тень.

А дальше было действительно странно. Потому что вместо выговора, который, по идее, должен был сейчас последовать, комиссар достал из стола второй стакан, и, плеснув в него из бутылки, протянул Джине.

— Выпей.

Это что, какая-то проверка?

— Женщинам строго-настрого запрещено принимать алкоголь, — проговорила Джина, не притрагиваясь к стакану.

— Полномочный комиссар республики Догма разрешает тебе, так что можешь выпить, — обаятельно улыбнулся Кнедл, подняв свой бокал. — За нашу великую и непобедимую республику…

Даже малюсенький глоток виски, который она сделала, обжег горло и невиданной легкостью моментально разошелся по всему телу, чтобы потом сконцентрироваться где-то внизу живота.

— Чтобы она провалилась в ад, — неожиданно заканчивает свою фразу Вацлав. — Так ты, наверное, подумала?

— To, что думают какие-то там чернавки, меньше всего интересует господ мужчин, — ответила Джина, делая еще один глоток.

— Ошибаешься, — покачал головой Кнедл, разглядывая ее так пристально, что под этим взглядом Джине становится не по себе. — Мне интересно, о чем думаешь ты. С какой страстной силой меня ненавидишь. Ведь это по моей вине ты оказалась здесь.