Вода с сиропом - страница 9
Все вокруг смеялись и хлопали от радости. Товарищ президент тоже улыбался всем вокруг, особенно журналистам и киношникам.
Понятное дело, что нас перетянули. А потом нас утешали словами «молодцы» и «с такой молодежью нам нечего бояться».
Затем следовала вечерняя беседа у костра с одним товарищем, который вспоминал памятные бои. Из левого рукава его формы высовывалась застывшая рука в блестящей перчатке. Товарищ ходил около костра и всем показывал этот деревянный протез. Глаза у него были остекленевшие, а голос очень тихий. Потом товарищ президент спрашивал некоторых из нас, кем мы хотим стать, и качал головой, удивляясь познаниям некоторых пионеров (понятно, что ответы были заранее выучены), смеялся и повторял: «Молодцы!» А потом его взгляд остановился на дерзком лице Ковбоя.
— Едой доволен, богатырь? — спросил его президент.
Ковбой боязливо сгорбился. Кто-то стал нашептывать товарищу президенту что-то на ухо, но тот лишь довольно покачал головой.
— Ну, что же ты? — поторопил Ковбоя Александр с улыбкой. — Давай, отвечай!
Ковбой посмотрел на него с ужасом:
— Вы же сами мне запретили об этом говорить…
Куранты в голове Александра стали отбивать двенадцать. Теперь они оба смотрели друг на друга с ужасом.
— Ведь вы сами нам сказали: не ждите бифштексов, как в Америке!
Товарищ президент посмотрел на Александра с некоторым интересом. Александр ослабил узел своего красного галстука и звучно сглотнул. Одна из вожатых безуспешно попробовала затянуть песню с пионерами. Прошло какое-то время, пока из сотен детских ртов действительно полилась задорная пионерская песня. Громче всех пел Александр, отчетливо понимающий, что это его последнее выступление перед здешней общественностью. На следующий день, не дожидаясь распоряжения, он собрал манатки и исчез. С тех пор я ничего о нем не слышал.
Не то что о Ковбое.
В пору нашего полового созревания нам было оказано в созерцании любых обнаженных тел, коме нескольких непривлекательных кадров в фильмах вроде «Наш ребенок». Даже маэстро Буриан, известный своими картинами неандертальцев, устраивал их так шикарно, что в тех местах, где у них должен был находиться первичный половой признак, чудесным образом оказывалась какая-нибудь ветка, или ребенок (этому уж было позволено быть нагим), или еще что-нибудь, лишь бы не вызвать возмущения. Поэтому нечего удивляться, что Андулка в своем нежном возрасте имела неверные анатомические представления. Чего можно было ожидать от девочки, которая с подружками пела:
хотя она была в том возрасте, когда ребенку уже пора что-то рассказать. И дома ее для начала информировали об опасностях, которые приготовила ей жизнь вместе с армией всевозможных извращенцев. Мама попробовала ей рассказать об этом как можно более тактично, чтобы не перепугать Андулку, но тут вступил немногословный отец: «Если что — со всей силы бей между ног! Нечего жалеть этих выродков!»
В конце концов, это правильно, кроме одной детали — Андулке еще добавили: «Если к тебе кто-нибудь будет приставать».
Пенсионер Барта был последним из последних, кто хотел бы к кому-нибудь пристать. Этот человек был некогда весьма уважаемой фигурой в научных кругах, потом его безвинно осудили за подготовку покушения на Клемента Готвальда, а еще позже реабилитировали. Так что ему оставили мизерную пенсию и полуподвальную берлогу. Свое существование он поддерживал сбором чего попало.
Еще одна закавыка заключалась в том, что родители сказали Андулке буквально так: «Когда к тебе будет приставать какой-нибудь тип…» Как могла Андулка знать, что за этими грязными тряпками скрывается необычайно чувствительный и интеллигентный человек.
Когда как-то вечером около мусорных баков перед подъездом к ней протянулась грязная рука и раскрылся беззубый рот, Андулка вспомнила предупреждения родителей и в одну секунду точным ударом врезала Барте лакированной туфлей прямо между ног. Почитатель Фомы Аквинского, в чьей памяти воскресли допросы, тут же упал на землю и, свернувшись калачиком, остался лежать.