Вокализ - страница 10

– Почему? – спрашивала мама.

– Они же царевны… царевны-лягушки, – отвечала задумчиво пятилетняя Сонечка.

Около магазина на земле сидела на какой-то тряпице смуглая черноволосая женщина, а рядом с ней мальчик около двух лет, малыш вертел в руках помятого плюшевого слонёнка. Наташа открыла кошелёк, положила в протянутую руку женщины купюру, а потом достала из сумки мандарин и спросила:

– Можно?

Получив утвердительный кивок мамы, дала ей мандарин, и через мгновение малыш, обливаясь соком и причмокивая от удовольствия, ел его. Домой Наташа возвращалась по той же тропинке, идущей вдоль канавы, заросшей лопухами, и ей всё виделись в густой тени их огромных листьев… оранжевые мандарины на еловой ветке.

Через три дня после Нового года Виталий с Сонечкой поехали в цирк. Почему именно на автобусе, почему именно в тот день, почему она, Наташа, не поехала вместе с ними… и почему, Милосердный, это произошло, почему, Господи, автобус на переезде столкнулся с электричкой… почему… почему среди погибших оказались её самые любимые и дорогие…

На похороны Наташу привезли на инвалидной коляске, после страшного известия она получила инсульт, не двигалась правая рука и нога. Она не могла плакать, не могла говорить, ни слёз, ни слов, как деревянный истукан. Потом было долгое лечение, инвалидность, вернулась речь, восстановилась рука, но осталась хромота, однако, это, кажется, совсем не смущало Наташу.

Она всё больше думала и думала, что плохо простилась с Сонечкой и Виталиком… не так погладила по голове, по щеке, груди, не так поцеловала, не так… и, главное, она не сказала им самых важных слов. И всё чаще ей казалось, что случившаяся беда просто жуткий, мучительный и непереносимый сон, и совсем скоро она проснётся, нужно только ещё немножко потерпеть.

Придя из магазина домой, Наташа прошла в свою комнату, села на кровать и взяла с тумбочки мандарин, ему было три года, это был мандарин из ушедшей жизни, с той, последней новогодней ёлки.

За годы мандарин высох как мумия, его кожура окаменела и превратилась в панцирь, и если вдруг он падал на пол, то раздавался звонкий звук разбитого стекла, из ярко-оранжевого он стал чуть желтоватым… и всё-таки ещё можно было уловить едва слышимый, будто угасающее эхо, мандариновый запах. Её лицо стало светлым и спокойным…

Подоконник был широкий, старый, обшарпанный, с трещиной по всей длине, Алёшка сидел в уголке, поджав ноги, и отковыривал от него чешуйки почти стёртой белой краски. В противоположном углу на подоконнике стоял в поржавевшем ведёрке раскидистый большой цветок с плотными, тугими, изрезанными листьями-стеблями. Ведёрки менялись из года в год на большие по размеру, но почему-то на такие же потрёпанные, цветок рос, но никогда, ни разу не цвёл.

Алёшка слышал, что уборщица баба Поля называла его декабрист, но не понимал, почему так, а не ноябрист или октябрист, например. Он уже знал не только месяцы года, но умел считать, знал буквы и даже понемногу складывал из них слова, ему было пять лет. Алёша любил сидеть на подоконнике в раздевалке, отсюда видны были ворота и забор детского дома, была видна часть улицы со своей, незнакомой для него жизнью – машины, мамы с колясками, автобусы, пешеходы, дети, собачки на поводке.

Вдоль стен этой маленькой комнаты стояли узкие, окрашенные голубой краской шкафчики с приклеенными на них картинками фруктов – кому какой достался. Алёше достался зелёно-полосатый арбуз с отрезанным большим аккуратным ломтиком, который был в углу картинки, и всякий раз, когда Алёша открывал-закрывал свой шкафчик, он трогал этот спелый ломтик, как будто брал его в руки, чтобы съесть.

Напротив входной двери в раздевалке была сушилка, представляющая собой шкаф с дверцами, внутри которого стояла большая батарея, на ней и сушились детские вещи после прогулки. Алёша часто залезал в этот шкаф, садился на пол рядом с батареей – тепло, уютно, и играл с какой-нибудь игрушкой, он любил бывать один.

Алёшка прижался носом и губами к холодному стеклу окна, снаружи его худенькое бледное личико стало похожим на маленького поросёнка Ниф-Ниф, а может Наф-Наф или Нуф-Нуф из книжки с красивыми картинками, которую он любил смотреть, и которую воспитательница часто читала. Таким его и увидела впервые Аля, когда вошла в ворота детского дома.