Вокруг Света 1974 № 07 (2406) - страница 37
...Так за разговорами незаметно добрались мы до Каргавы (приток реки Коды), и все, что нес с собой Губин, мы оставили в клети охотника себе на запас, даже не замкнув клети. С этого места Губин должен был вернуться, но я думал — он еще отдохнет, пообедаем вместе, чаю попьем: человек-то уж очень хорош, жалко расстаться. Но когда Губин, уложив вещи, вылез из клети и я сказал ему «спасибо!», он понял, что я за все «спасибо» сказал, что слова мои были последние. Он повернулся и пошел, и мы не скоро только поняли, что он совсем ушел.
— Какой хороший человек! — сказали мы...»
Вот какого человека прозевал я.
Возвратившись в Москву, я решил хоть как-то поправить свою ошибку. Я знал, что будущим летом снова поеду на Пинегу, а потому стал загодя готовиться к встрече с Губиным.
Единственным человеком, кто знал Александра Осиповича по совместному путешествию в Чащу, был сын писателя — Петр Михайлович Пришвин. Как выяснилось, живет он в подмосковной деревне Федорцово и долгое время — до выхода на пенсию — работал директором здешнего охотничьего хозяйства. В 30-е годы Пришвин-младший часто помогал отцу собирать материал во время поездок по стране и, конечно же, не мог пройти мимо такой колоритной фигуры, как Губин.
Когда я назвал его фамилию, Петр Михайлович сразу же оживился, заговорил о нем как о старом знакомом, не напрягая памяти, так, будто он простился с ним вчера, а не тридцать с лишним лет назад. Свой рассказ он подтвердил дневником, который вел, помогая отцу, в течение всей поездки по Пинеге:
«30 мая 1935 года. Наш проводник — парень лет 29-ти — был вначале так же грозен, хмур и неразговорчив, как все, — читал я торопливую карандашную запись, сделанную, очевидно, на привале. — Потом постепенно «оттаял» и оказался самым настоящим хорошим человеком».
Такой уж характер у северян: сначала нужно приглядеться, почувствовать новых людей, а потом уже раскрыться перед ними. Впрочем, Михаил Михайлович «разговорил» его довольно быстро. В таланте общения писатель не знал себе равных. Охота, повадки разных птиц и зверей, жизнь деревьев — разве этого мало для сближения двух людей, живущих наедине с природой?
Петр Михайлович слушал их разговоры, а самое интересное записывал в блокнот.
Меня ожидал еще один сюрприз. Перечитав «Корабельную чащу», я увидел, что из документального очерка Александр Губин переселился на страницы повести-сказки. Он по-прежнему выпевал свои былины; в каждой реплике пришвинского героя — сказочника Мануйлы — чувствовалось добродушие и скромное достоинство реального Губина.
Очерк, написанный по свежим следам путешествия по Пинеге, и повесть-сказку разделяли 15—16 лет. Между ними пролегли война, новые поездки, новые книги. Но память о нетронутой Берендеевой чаще и молодом проводнике была, по-видимому, столь сильна, что Михаил Михайлович вновь вернулся к теме северного леса.
С этими впечатлениями я поехал на Пинегу. На этот раз все обошлось без приключений. Я написал Губину о дне своего приезда и едва сошел с лодки у деревни Ручей, как сразу же увидел Александра Осиповича. Навстречу мне шел загорелый, ладно сбитый старик. Глаза его были детскими и ясными — цвета голубой озерной воды, как бывают у больших и добрых людей.
— Как поживаете, Александр Осипович? — спросил я, не зная, с чего начать.
— А это кому как нравится, — присказкой ответил Губин. — Кому на печаль, а кому и на великую радость. — Он засмеялся, потрогал мой фотоаппарат. — Тебе дак на радость — старика приехал сымать. Мне радость вдвойне — сынам карточки пошлю. А вот моей старухе!.. — И он снова рассмеялся.
Я узнал, что жена Александра Осиповича не очень-то жалует случайных гостей: дел по дому набралось — не оберешься: клеть надо починить, за дровами съездить. А тут эти разговоры!
Похожая на худую нервную птицу, она метала на нас громы и молнии, испепеляла меня взглядом и не переставала ворчать. Все это время я чувствовал себя лишним. Губин же, наоборот, вел себя совершенно естественно и всячески вышучивал жену.
Так же естественно — не потому, что мучает стариковская страсть к разговорам, — выложил он мне про то, как с малолетства пахал деревянной сохой, как учился читать следы разных птиц и зверей, постигая лесную премудрость, как впервые встретился с медведем и «порато напугался»: хозяин тайги был весь белый, как муха в сметане, — залез в чью-то охотничью избушку и вывалялся в муке, которую припасли на зиму...