Вокруг Света 1976 № 11 (2434) - страница 20

Глотая слюнки, принялись разглядывать ее. Банка была обернута промасленной бумагой. Приглядевшись, увидели на банке много росписей. Побывавшие в избе люди расписались на ней, как на реликвии. Как ни голодны мы были, как ни устали, тушенку трогать постеснялись.

Пришлось отправиться на базар, поискать яиц, но их там не оказалось. Чайки утаптывали мох в гнездах, нестись еще не начинали. Мы вернулись в избу, затопили печку, подумали-подумали и... открыли банку. Трудно сказать, сколько лет было этой тушенке. Может, она пролежала здесь годков тридцать, но могу заверить, что ничего вкуснее я в жизни не пробовал.

Когда мы ее прикончили и сидели, блаженствуя, перед жарко пылавшей печкой, за окном, совсем близко от избы, опустились две белые куропатки. Это было так неожиданно, что мы застыли, будто увидели ожившую на наших глазах картину, и сидели, боясь пошевелиться.

В этом году я впервые видел птиц так близко. У курочки уже появились зеркальца на крыльях, она готовилась садиться на гнездо, а петушок был все еще белым. Он, подпрыгивая, пританцовывал вокруг подруги. Я засмотрелся на них и не заметил, что Вадька тихо вышел. Куропатка упала как подкошенная одновременно с грохотом выстрела, а куропач, окровавленный, взлетел, но, опустившись неподалеку, побежал обратно к лежащей подруге. Второй выстрел уложил и его. Сгоряча я было набросился на Вадьку, стал корить его, но, подумав, согласился — без такого подарка судьбы возвращаться нам было бы тяжело. Жаль стало, что прилетели куропатки поздновато. Явись они пораньше, не пришлось бы трогать реликвию. Было неспокойно на душе и оттого, что теперь мы оставались без единого патрона. Приди медведь, нечем будет и пугануть его.

Ощипав птиц, развесив сушиться сапоги и портянки, сморенные теплом, мы уснули на нарах. Шкура оленя досталась Вадьке, а мне то и дело приходилось вставать, подбрасывать дрова в печку — изба быстро выстывала. Просыпаясь, с сожалением вспомнил то время, когда, по рассказам Гены Лебедева, изба была вся обита оленьими шкурами. Куда они подевались? Затем я приноровился закрывать печную трубу, как только дрова прогорят, и хорошенько под конец вздремнул.

Утром меня разбудило солнце. В камнях щебетали пуночки, неподалеку журчал ручей. На берегу валялось много плавника — серебристых бревен, вымытых морем. Чайки-моевки бегали по зеленому мху, выдирали его и уносили в клювах к гнездовью. На льду, неподалеку от берега, устроились несколько нерп. Тюлени лоснились на солнце, переворачивались с боку на бок и, подняв голову, настороженно озирались.

Птичий базар оказался небольшим, сотни полторы птиц. Разместился он на отвесном, невысоком обрыве, находящемся с восточной стороны небольшого мыска, — не мудрено, что мы не увидели его издали. Да и птицы, очевидно, в полночь вели себя потише. Сейчас же они сновали вдоль скалы, взмывали вверх, кружили. Отовсюду раздавались их пронзительные голоса. Чайки то кудахтали, как куры, то кричали визгливо и истошно, ссорились, мирились, целовались, работали и бесцельно фланировали по базару. Картины менялись мгновенно. Увлекшись съемкою, я позабыл о времени и, лишь когда на скале появилась человеческая фигура, вспомнил, что пора бы и позавтракать.

Как по заказу, чайки начали нестись, но веревки, лежавшие на скале, почти все оказались сгнившими, они рассыпались, стоило прикоснуться к ним. Рискуя сорваться, Вадька все же спустился к гнездам. Яйца были теплые, серовато-зеленые, размером чуть меньше куриных. Обед у нас вышел шикарный. Лапша с куропатками — на первое, глазунья — на второе, ледяная вода из ручья — на десерт.

Идти обратно Вадька наотрез отказался. «Ты же договорился, что за тебя подежурят, — доказывал он. — Давай поживем! Стоило ли тащиться в такую даль, чтобы тут же уходить». В общем — убедил. Насвистывая, Вадька перемыл посуду, заготовил дров. «Хорошо-то как! — приговаривал он время от времени. — Знал же Папанин, где избу поставить!»

На досуге мы перечитали журнал, который, вероятно, оставила Донара. Это была толстая тетрадь в картонной обложке, настоящий судовой журнал. Края его были замусолены кожаными рукавами шуб. Как выяснилось, избу навещали полярники и моряки с проходящих судов. Зимой заходили гидрографы, работавшие у берегов на санно-тракторных поездах. Какой-то поэт оставил в журнале стихи о тоскливо кричащих чайках. Из записей мы узнали, что, если идти по льду, когда сойдет вода, можно добраться до избы часа за четыре. Один из полярников сетовал, что какие-то крохоборы во время сбора яиц обчистили весь базар и летом он увидел здесь лишь одного птенца.