Вокруг света с «Зарей» - страница 12

Когда днем Клименко пришел будить меня на вахту, я первым делом спросил, как давление.

— Падает, — ответил он безучастно.

По ударам волн, по качке чувствовалось, что шторм усиливается. А когда я поднялся наверх, то увидел, что так оно и было. Несколько человек стояли на ботдеке с позеленевшими лицами, зябко кутаясь в фуфайки. Они вышли глотнуть свежего воздуха. Хотя каждый старался делать вид, что его интересует дьявольская свистопляска, поднявшаяся в море.

Мне не раз приходилось и раньше попадать в шторм: в Балтике, в Бискайском заливе, в Черном и Средиземном море. И я абсолютно убежден, что смотреть на бурю лучше всего в московском кинотеатре «Россия». В темноте зрительного зала легко абстрагироваться от своих соседей и уж вовсе сущий пустяк забыть о том, что волны, хлещущие с экрана, и посвист ветра сработаны в комфортабельных павильонах. А если режиссер дока в своем деле, он заставит тебя вжиться в роль морского волка. И покидаешь тогда кинозал начисто измочаленный физически, с терпким привкусом гордости: мы победили стихию.

При настоящем шторме чувства совсем иные. Его приближение мы определяем не только по падению давления. Первая волнишка, хлестнувшая через борт, — его визитная карточка. Теперь не проберешься сухим с бака на корму. А через полчаса палубы вообще не видно под клокочущей водой. Трудно разобраться, где кончается судно, где начинается океан. Шхуна то зарывается носом в волны, то становится на дыбы. Волны разбиваются о борт и тысячами брызг перемахивают через надстройки. Задраены двери и иллюминаторы. Кажется, не осталось ни одной щели, куда может проникнуть вода, но она все же находит одной ей известные пути. Просачивается через потолок, течет тонкими струйками по переборкам. Она всюду — соленая и въедливая. Из машинного отделения сообщают: вода на распределительном энергощите. Нужна помощь. И тут новый звонок: залило кормовую лабораторию и агрегатную. Вода ворвалась через вентиляционную трубу. На «тряпочный» аврал выходят все. Промыты пресной водой и спиртом, вытерты насухо все приборы. Но вода не отступает сразу. Мы это хорошо знаем. Она только меняет направление. И мы ждем новой атаки.

Но страшнее воды болтанка. Шхуну бросает из стороны в сторону, и порой кажется, что она остервенело отплясывает под аккомпанемент волн какой-то дикий танец. И тут псе вещи, окружающие вас, спешат доказать свою способность двигаться, падать, греметь, звенеть, трещать. Они объявляют войну человеку. Убегает из-под ног палуба. Падают с полок книги, тарелка неожиданно выплескивает тебе на колени горячий суп, а потом очертело мчится куда-то через стол, и ты, подхватив ее на лету у самого пола, обжигаешь себе еще и руки.

Часто пишут, что с качкой легко бороться, стоит только научиться косолапить, широко расставив ноги. Косолапить легко в книгах. А на корабле нужно быть акробатом, чтобы двигаться по уходящей из-под ног палубе, нужно обеими руками держаться за край койки, чтобы тебя во время сна не сбросило на пол: кому охота просыпаться с помятыми боками.

Но главное даже не в этом. В первые два дня качки неимоверно болит голова. Под ложечкой сосет так, что невинное приглашение к обеду выглядит личным оскорблением. Совсем не нужно учиться косолапить, широко расставив ноги. Ходить вообще не хочется. Хочется лечь и забыть обо всем на свете. Всего в двадцати сантиметрах от твоего уха в корпус судна гулко бьет волна. Шхуна дрожит, будто хочет развалиться на части. Думать ни о чем не можешь. Голова сдавлена невидимым обручем. Как автомат идешь на вахту. Как автомат каждые полчаса делаешь отметку на лентах самописцев. Нужно крепко держаться, чтобы не бросило в сторону: палуба коварна, а углы у приборов до ужаса остры.

Через два дня морская болезнь проходит. Прежде всего это чувствуют в камбузе: в столовой просят добавки — значит, люди приходят в себя. Лица, успевшие позеленеть за эти дни, вновь покрываются румянцем. Теперь мы не лежим по каютам. Свободные от вахты идут на ботдек. Тут не только можно вдохнуть свежий ветерок, но и щелкнуть на память несущиеся мимо волны. Мы начинаем оживать. Качка-то, оказывается, пустяк, только держись покрепче за леер.