Волшебное наследство - страница 35
С высоты своего трона он устремляет взор на непокорного мастера и вопрошает:
— Ты слышал, чего они требовали? Что ты на это скажешь?
— Я слышал рев ослиного стада, — усмехнулся мастер Войтех. — Он пришелся мне по душе так же, как и тебе.
— Высокородные горожане! — словно одержимый, вскричал герцог. — Он обозвал вас ослами! Что вы на это ответите?
Но у высокородных горожан пропала всякая охота отвечать. Стоило кому-либо пошевелить языком, как у него тут же начиналось удушье и необъяснимый кашель. Им невыносимо жарко в тяжелых суконных одеждах, богато украшенных и неудобных, и у всех лишь одно желание — поскорее убраться отсюда подобру-поздорову.
— Разве вы ничего не слышали, мерзавцы? — ревет герцог, возмущенный их безмолвием. — Отвечайте, а не то всех вас велю выбросить отсюда!
Высокородное собрание содрогается, будто тело, которое огрели бичом. По выражению лиц видно, как граждане напрягаются, силясь ответить своему господину и повелителю, но с их губ снова срываются лишь сдавленные «кхы-ы», «кха-а», «уху-у», «уху-у».
Обернувшись, мастер Войтех насмешливо обращается к ним:
— Вы слышали, высокородные господа и мерзавцы? Чего же вы не исполняете воли своего господина? Ах, вам неизвестно, кто вы есть? Высокородные господа или банда негодяев? Позвольте я скажу, а вы зарубите себе на носу: вы — сборище трусов, запамятовавших, что некогда были сами себе господами. Вы обрекали меня на смерть, — продолжал далее шапочник голосом, колокольным звоном отзывавшимся под высокими сводами приемной залы, — но если бы полчаса назад вас спросили, что толкает вас на это, вы не смогли бы дать ответа. Так я отвечу за вас: вы хотели моей смерти, оттого, что стыдились себя.
— Довольно! — вскричал разъяренный герцог. — Довольно! Неужели никто не заткнет рот этому ничтожеству, оскорбляющему всех подряд?
Однако, хотите верьте, хотите нет, никто с места не двинулся, чтобы заткнуть шапочнику рот, как пожелал того вельможный владыка. Даже его личная охрана не в силах что-либо предпринять, телохранители глазеют по сторонам, словно все это их не касается. А что, разве был приказ? Да нет, приказа никто не отдавал. А раз так, то стоит ли с бухты-барахты нарываться на неприятности?
— Отец, — проговорил над ухом шапочника тихий, не слышный никому больше голос, — уходи отсюда. Чего тебе здесь делать, коли они так с тобой обращаются?
— Обращение скверное, сынок, что верно, то верно, — отвечает мастер, а всем чудится, будто он разговаривает сам с собой. — Да я на иное и не рассчитывал. Мне хотелось лишь одного: начать открытый процесс, чтобы моя правда стала ясна всем гражданам. Меня, домского гражданина и члена сената, никто в этом городе не имеет права судить, кроме самого сената.
При этих словах низенький человечек в высоких ботфортах, в великолепном платье и в шляпе со страусиным пером начал подскакивать на троне и так хохотать, будто ему в жизни не доводилось слышать более остроумной шутки.
— Вы слышали? — вопит герцог, словно потеряв рассудок. — Слышали? Да ведь он совсем рехнулся. Болтает сам с собой да еще требует, чтоб его судил сенат! Но я ему покажу, кто в этом городе хозяин, а кто подчиненный! Сей момент вынесу приговор!
Встревоженный голос над ухом мастера Войтеха молит:
— Пойдем, отец, пойдем скорее, прошу тебя. Пан Пруба велел передать, что он готов восстать против герцога.
Шапочник согласно кивает головой:
— Пан Пруба всегда был честным и мужественным горожанином. Я надеялся на него. Пойдем, голубчик, пойдем, но, может, стоит послушать, что за приговор вынесет этот балбес?
Слово «балбес» коснулось слуха герцога, он задет, но пренебрежительно машет рукой, как человек, абсолютно уверенный в своем могуществе, которому не приличествует обращать внимание на оскорбления жалкого юродивого; герцог с достоинством усаживается на трон.
— Слушайте все, — зычно произносит он хорошо поставленным, отработанным на городских рынках голосом. — Слушайте мой приговор, который никакому обжалованию не подлежит: шапочник Войтех, поднявший бунт против меня лично, против жизненных интересов города и его безопасности, приговорен к колесованию. Дабы не возникло сомнений в его злодейских умыслах, пусть его выслушает суд, а его показания навечно занесут в протоколы и прочтут глашатаи на всех улицах и площадях в день казни. Да послужит это предупреждением всем тем, кто пожелал бы последовать пагубному примеру.