Восковые фигуры - страница 7

— Ты чего на нее кричишь, голос повышаешь? Женщина в гости пришла. А тебя я не звал. Ну и с приветом! — Забастовщик кивнул на дверь.

— Как это, как это? — возмутился председатель комиссии.

— А вот так! — отрезал забастовщик. — Он поставит вопрос ребром! Да ставь хоть на попа! Или еще на что, не будем уточнять.

— А вы не тыкайте! Я здесь лицо официальное! Симулянт!

Сидор Петрович, весь красный, вытирал с лица пот. Его оскорбили при исполнении служебных обязанностей. Можно поворачивать оглобли. Выкрикнул срывающимся голосом:

— Пожалеете, Захаркин! Ох, пожалеете! Мы к нему по-человечески… Безарбузие! Нет, какое бе-зарбузие… то есть безобразие! — когда волновался, путал слова. — Мария Ивановна, заберите у него манную кашу! Где котелок? А где мой красный флажок? Вот он!

— А если он с голоду умрет? Я на кухне поставила, а нигде нет.

— Ну и пусть умирает! Одним забастовщиком будет меньше! Страна от этого только окрепнет! — Заместитель бросился к дверям. Прочь, прочь из этого дома!

Захаркин успел-таки многообещающе сделать ручкой, а Маша в ответ одарила его долгим взглядом, где были и нежность, и надежда, и, может быть, смутные мечты о будущих детях… Как знать! Вместе же все это означало: продолжение следует.

На свежем воздухе Сидор Петрович сделал несколько глубоких вздохов с подниманием и опусканием рук. Не хватало только инфаркт получить из-за этого придурка! Машу он как бы не замечал, умышленно игнорировал. Завернул в телефонную будку и позвонил директору. На другом конце провода произнесли утомленным баритоном с привкусом застарелого пессимизма:

— Бродский вас внимательно слушает! — Ответом были звуки нечленораздельные, булькающие. После минутной паузы Исаак Борисович добавил с проницательностью мага: — По вашему учащенному дыханию, мой дорогой, а также по слегка измятой физиономии могу заключить: миссия не увенчалась успехом. Или, может, я не прав? Или что?

— Подонок! Увольнять… Хватит нянчиться! Долой!.. — выплескивал заместитель на самых верхних регистрах своего звукового аппарата. Несколько раз петуха дал.

Бродский подвел итог:

— Все понятно. Пора ехать в санаторий, поправлять нервную систему. Зайдите ко мне в кабинет, будем принимать решение!

Сидор Петрович ринулся прочь шатающейся походкой, довел-таки его забастовщик.

А Маша пошла своей дорогой. Завернула на аллею городского парка, присела на скамейку, где внизу, в траве росли чахлые ромашки. Она сорвала один цветочек, другой и стала машинально обрывать лепестки. Один раз получилось — поцелует, а другой раз — плюнет. Расстроенная, вздохнула и призадумалась. Ах, так уж ли трудно угадать, что может быть на уме у молодой незамужней женщины и девственницы к тому же. Так складывалось. Общественница, активистка, вся в делах, а годы летят, как стая журавлей в пепельно-сером осеннем небе. Курлы-мурлы над головой, и не успеешь оглянуться, а в голове-то уже седые волосы. И что остается делать, когда ты одинока и никому в сущности не нужна. Единственная теперь надежда — Леня Захаркин. Ах, если бы все так сбылось, как мечталось!

Пискунов возвращался из командировки веселый, голодный и сильно соскучившийся по Валентине. Уже видел, как она бабочкой порхнет в его распахнутые объятия, в халатике на голое тело, счастливая, радостно-возбужденная. «Мишук приехал! Мишук, это ты?» И он, душевно размягченный, утративший бдительность, скажет ей, что да, женится, а почему бы и нет в конце концов!

Бедняжка! Она вся исстрадалась.

Женщины любят менять корабли, но предпочитают иметь надежную гавань. Мысль о замужестве сидела у Валентины, как заноза в пальце. Ее можно понять. Не очень-то приятно болтаться на бурных волнах житейского моря, неизвестно ведь, к какому берегу причалишь. Она считала себя девушкой порядочной, и в случае чего можно всегда было прикрыться брачным свидетельством, как щитом, от осуждающих взглядов и указующих перстов. До сих пор Пискунов мужественно отражал натиски, говоря, что писатель должен быть свободен. На это Валентина приводила в пример Льва Толстого, а также других классиков, извлеченных из учебника литературы для средней школы, откуда следовало, что можно иметь семью и писать достаточно толстые романы. Возразить было нечего, и Пискунов раздражался. Но сегодня все решено, он женится. Войдет и крикнет прямо с порога: «Валька, я на тебе женюсь!»