Воспоминания - страница 17

Я думала, что допросы прекратятся. Однако через несколько дней меня вызвали к новому следователю, рангом повыше, который спокойно и умно разъяснил мне, что отказываются давать показания обычно только рецидивисты-преступники, и это влечет за собой наказание. Сообщил мне, что в заключении у них находится Г. А. Тихов. О нем очень противоречивые показания, и они ждут моих, чтобы разобраться в этом деле. Скрепя сердце, я согласилась отвечать ему на вопросы. Следователь остался доволен и сказал, что в ближайшие дни вызовет меня на подробный разговор; но шли дни и недели, а меня никто не вызывал. И затем вдруг в конце апреля вызвали меня, мою «сокамерницу» — «мироведку» и еще несколько человек «с вещами». Думали — в этап, так как незадолго перед тем водили нас фотографировать и брать отпечаток пальца. Но оказалось — «на свободу!». На улице уже стемнело, когда замкнулись за нами тяжелые ворота, и мы вдвоем (остальные куда-то быстро разбежались) оказались на опустевшей улице. Наняли извозчика и поехали с моим тяжелым чемоданом на Торговую улицу. На мой звонок подошла к двери одна из наших практиканток, бывшая у мамы, и крупные слезы, как вишни, закапали из глаз ее. Через несколько минут она улетела в лабораторию нашу на седьмой этаж, и там все присутствующие начали буквально «скакать» от радости. Даже самые солидные и степенные аспиранты. Оказалось, что Г. А. Тихов еще находится в заключении. Мне думается, что последний мой следователь пожалел наивную дурочку и хотел снять с меня обвинение в «саботаже следствия», а допрашивать по делу Г. А. и не собирался. Его продержали еще месяц или два, а затем вернули на работу в Пулкове со словами: «Берите его и берегите…» Обвинение было очень серьезное. Этим «удружил» ему один из студентов, много видевший от Г. А. заботы и внимания.

В ближайшие дни я должна была явиться, чтобы подписать приговор. По статьям Уг. кодекса 58,10 и 58,11 я была приговорена заочно к 3 годам выселения из Ленинграда. При этом я не могла жить в крупных университетских городах, следовательно, не могла больше и работать по своей специальности. Мне было бы это очень горько, если бы не преобладало чувство светлой радости о том, что я на свободе, что ночью не вызовут меня на допрос, что я иду без конвойного, куда хочу. В таком праздничном настроении и уехала я в предложенный мне для обитания город Рыбинск, захватив с собой несколько писем с адресами, которые помогут мне устроиться в отношении жилища и работы. Надо сказать, что здоровье мое было удовлетворительно — неподвижная тюремная жизнь, как это ни странно, дала отдых моему сердцу, которое всегда страдает от движения. Да и напряженный умственный труд, хотя я его и очень люблю, истощает силы. Попала я в Рыбинск в самый разгар разлива Волги, в канун 1 Мая. Оба эти обстоятельства задержали мое устройство, но 6 мая у меня уже была нанята крохотная комнатка у священника упраздненного Софийского монастыря. Поступила вскоре и на работу в бухгалтерию водного транспорта — сперва только конторщицей, а потом счетоводом. Работа была беспокойная и неинтересная — осаждали грузчики в дни выдачи зарплаты, покинутые жены требовали разыскивать своих мужей для получения алиментов и т. д. Ходить домой было далеко — мимо двух кладбищ, и встречаться при этом несколько раз со стадом коров, а быков, по правде сказать, я побаиваюсь. Но что делать! Был мне и неожиданный сюрприз: навестили меня Г. А. и Л. Е. Тиховы, которые решили прокатиться по Волге после всего пережитого и меня повидать. Начальство мое даже освободило меня в этот день от работы, и мы втроем пошли обедать в ту скромную столовую, где я ежедневно обедала среди матросов и грузчиков. Потом я проводила гостей на их пароход и помахала на прощанье платочком… Очень меня тронуло это посещение. Когда настала осень, а потом зима, трудности увеличились. Очень грязная дорога от работы до дома требовала и соответствующей обуви, и Тиховы прислали мне охотничьи сапоги. Зима была суровая. К весне я ослабела и тяжело заболела. Температура до 40° держалась 10 дней. Когда я стала поправляться, живший недалеко от нас врач пришел к заключению, что это был тиф, и пожалел, что не распознал этого раньше, — можно было бы мне получить отпуск для лечения после болезни. При моей слабости мне даже страшно было подумать об ежедневном хождении на работу и обратно (т. е. 6 км). Но тут пришло мне разрешение переехать из Рыбинска в Полтаву. Там существует обсерватория — хоть и не астрономическая, а гравиметрическая, и директор ее, Александр Яковлевич Орлов, знавший меня по печатным работам и докладам на съездах, выразил желание иметь меня сотрудницей. О том же мечтала и Е. В. Лаврентьева, с которой мы познакомились в 1929 году. Хлопоты о переводе были начаты давно, но только к 1 мая 1932 г. было получено на это разрешение, и 6 мая я была уже в Москве у Ветчинкиных, проездом в Полтаву.