Воспоминания - страница 18

Новое место работы мне очень понравилось. Помню, как я приехала туда поздним вечером, и извозчик с вокзала высадил меня у ворот, за которыми виднелся огромный сад. Яркие, яркие звезды… Я стала стучать в ворота, но никто не откликался. Пришлось спеть арию Вани из оперы «Иван Сусанин», прежде чем затявкали собаки, и сонный дворник впустил меня в этот рай земной. Не помню, сколько гектаров занимает фруктовый сад этой усадьбы, некогда принадлежавшей художнику Мясоедову. Он там в саду и похоронен. Двухэтажный дом его оригинальной архитектуры имеет еще глубокие подвалы, в которых теперь установлены сейсмографы-самописцы. Сотрудницы, к числу которых принадлежала и я, должны были в известные часы менять ленту у сейсмографов, а затем обрабатывать их, измеряя на 2 этаже на несложном приборе. Работа хоть и не увлекательная, но все же для научной цели, и никто не требует с тебя алиментов от скрывшегося забулдыги, как было в Рыбинске. А рядом во всю стену — огромные шкапы с научными книгами, такими интересными и дорогими сердцу. И не только можно, но и нужно пересмотреть их, так как меня сразу же А. Я. Орлов назначил библиотекарем. Я брала что-нибудь очень заманчивое, и до 9 часов утра час или даже полтора сидела в саду с книгой, а в 9 часов начинался рабочий день. Комната для жилья — на расстоянии нескольких метров от места работы, не то, что в Рыбинске… Разве это не санаторий? Только с питанием, оказывается, здесь очень неважно. Мама кое-что присылала из продуктов, полученных через Торгсин. Осенью получила я много тыкв из своего огорода, и это меня очень поддержало. Зима оказалась ужасная: люди от голода умирали на улице (в 1933 г.). Детей заманивали предприимчивые «ведьмы», чтобы превратить их в колбасу и продать ее на рынке. Некоторые матери сами убивали одного из детей, чтобы несколько дней прокормить остальных. И удивлялись, сидя потом в тюрьме, за что же их арестовали?! Тыквы мои кончились. Я стала варить щи из молодой крапивы. Это очень вкусно. Но как ежедневное питание недостаточно, а мне даже оказалось вредно. Я заболела желудком почти так же сильно, как год тому назад.

Суровый на вид, но большой души человек А. Я. понял, что долго мне в такой обстановке не прожить, и возбудил от своего имени ходатайство о том, чтобы мне разрешили по болезни досрочно вернуться на родину к матери. Я о такой просьбе даже не знала. Дошли, правда, сведения о том, что некоторые из репрессированных «мироведов» подавали персональные просьбы о снижении срока высылки и были амнистированы. Была удовлетворена летом 1933 г. и просьба А. Я. Орлова в отношении меня. Мне сообщили, что я могу ехать, куда угодно. В это время как раз начали обменивать паспорта. Благоразумнее было бы дождаться нового паспорта и тогда уже ехать, Но болезнь и желание поскорее увидеться с мамой и друзьями побудили меня выехать только со старым паспортом и справкой с места работы.

Мама и некоторые друзья встретили меня на вокзале. Это было в июне или в июле. Встал вопрос о заработке и об обмене паспорта. В отношении заработка Г. А. Тихов сразу же предложил мне работать по счетам для Пулкова. Именно продолжать мои исследования верхних слоев земной атмосферы, что в эти предвоенные годы интересовало авиаконструкторов. И Пулкову необходимо было включиться в работу оборонного характера. Так зародилась большая моя монография «Фотометрические наблюдения сумерек, как метод изучения верхней стратосферы», которую впоследствии я защищала на степень кандидата физико-математических наук. Трудно описать, с каким восторгом принялась я за этот труд. Надо было познакомиться с литературой, чтобы не «открывать Америку». Снова могла я, как бывало при подготовке к экзаменам, часами просиживать в любимой Публичной библиотеке. Снова, после перерыва в 2,5 года, отдохнувший мозг мой погрузился в сказочный мир самостоятельных выводов, путешествий в неведомых никому пока лабиринтах формул, которые должны помочь людям издали узнать хоть небольшой уголок Вселенной. Литературы по данному вопросу было немного, а для творчества — большой простор. Написав главу, я отдавала ее в рукописи Г. А., получала деньги по счету и принималась за следующую. Приходилось еще думать и о прописке, для чего надо было обменять паспорт. Но тут встретились затруднения. Не обошлось и без курьезов: однажды я долго сидела в очереди к тому лицу, от кого это зависело. В уме же пыталась решить математический вопрос, который мне не давался. А тут вдруг прояснило… Вынула карандаш и листок бумаги, и так увлеклась, что не заметила, что вся очередь уже прошла, и прием кончился. Вот досадно-то было на себя! Проехала с горя в Публичную библиотеку, а там выдает книги хорошая моя знакомая; я чуть не в слезах рассказываю ей о своей беде. Она дала мне умный совет — послать заявление и документы заказным письмом. Я так и сделала, и через 3 месяца был получен утвердительный ответ и приглашение прийти получать новый паспорт. Но до этого пришлось пережить еще много волнений. Жила я у мамы пока без прописки в том доме Лесгафта, где я жила с 1923 года. Все знали, что я хлопочу о паспорте и прописке и спокойно ждали. Но 18.ІХ среди дня доброжелатели сообщили мне, что сегодня ночью ждут проверки всех жильцов, и чтобы не подвести ни себя, ни других, мне необходимо сегодня же куда-то «исчезнуть». На решение было у меня всего несколько минут времени, и мама согласилась, что лучше всего мне поехать в Москву и там хлопотать о паспорте. Но на что поехать? Денег нет. Еще доехать до Пулкова — хватит. Простившись с мамой, я туда и «исчезла», но чтобы Тиховых там не подвести, заняла несколько рублей у оказавшегося там нашего аспиранта и поспела еще к вечернему московскому поезду. В Москве меня прописали друзья, как свою родственницу, на месяц. За этот месяц я ничего не сумела сделать в отношении паспорта, но написала еще одну-две главы своей работы и получила справку из Пулкова для милиции о том, что для выполнения срочной научной работы я командируюсь в Москву сроком до трех месяцев. Это как будто помогло, прописку мне продлили. И вдруг, дня за 2 до ноябрьских праздников, явился к моим друзьям милиционер и предложил мне подписать бумагу о том, что в течение 24 часов я обязуюсь покинуть Москву, иначе буду подвергнута аресту. Это вызвало смятение и даже слезы в дружественной мне семье, а трехлетний малыш подарил мне свой компас, чтобы я «не заблудилась». Я решила ехать недалеко, в Рыбинск, где еще недавно прожила год, и где есть хоть несколько человек знакомых. Это был правильный шаг: там я довольно легко устроилась счетоводом на большой машиностроительный завод, получила трехмесячный вид на жительство и временную прописку. Словом, приобрела все права на существование. В декабре мама телеграфировала мне, что можно приехать получать постоянный паспорт. Но мне надо было окончить годовой отчет по бухгалтерии, где я работала. Устроившие меня туда доброжелатели говорили, что нехорошо бросать учреждение, которое выручило меня в трудную минуту, да и сама я это чувствовала. Пришлось Рождество встречать в Рыбинске. Только в середине января был окончен годовой отчет и можно было думать об отъезде и говорить об этом с главным бухгалтером. И вышло удивительное совпадение: я вернулась в Ленинград как раз через 3 года после того, как меня арестовали, т. е. 20 января 1934 года, отбыв день в день присужденный мне трехлетний срок изгнания.