Воспоминания - страница 23

Приближалась первая годовщина этого заключения. Стало пригревать солнышко, и здоровье мое несколько улучшилось. Заключенных инвалидов начали распределять по окрестным лагерям, вся система которых называлась Усольлагом… Взятых из Уфы и поэтому знакомых между собою, всех отправили на лесозаготовки. Ехать туда было даже интересно. Нас погрузили в деревенские сани, и ехали мы тайгой много часов без остановки. Воздух чудесный. Дорога, правда, уже начала портиться, было много ухабов. При одном неожиданном толчке я вылетела из саней, но сидела так низко, близко к дороге, что нисколько не ушиблась, а рассмеялась, вспомнив катанье на салазках в детстве. Возница быстро заметил мое исчезновение, и я снова уселась в сани подальше от края. Когда уже было совсем темно, мы въехали в этот лесной лагерь. Здесь все было миниатюрнее, проще, чем на пересылке. Прежде всего нас отвели в баньку, прожарили все вещи. Спали здесь все на нарах, которые были, как в вагонах, в два этажа. Даже были тюфяки. Фельдшерица, которая меня подлечивала на пересылке, оказалась и здесь. По ее мнению, мне лучше было бы получить нетрудную работу для усиления лагерного питания. Я не возражала, и мне предложили поучиться делать искусственные цветы из древесной стружки. Физической силы для этого не требуется, сидя у себя в бараке, я легко стала выполнять норму, из разряда «инвалидов» перешла в «рабочие» и попутно научилась изготовлять изящные цветы. В раскрашенном виде они были совсем неплохие. Но это длилось недолго. Меня пригласили в лагерную бухгалтерию счетоводом. Письма и посылки я получала аккуратно и была довольна своей судьбой. Если бы не одно чрезвычайное событие, вероятно, я пробыла бы здесь до конца срока. А событие это было — лесной пожар. Его стоит описать.

Я еще не упоминала, что был у нас крохотный оркестр: балалайка, бубен, барабан и какая-то труба. И вот рано утром, задолго до обычного подъема, в наш барак лихо влетел этот квартет, сразу заиграл плясовую, а сопровождавший его «воспитатель» (есть такая должность в лагерях) сообщил, что в лесу возник большой пожар, и всем, у кого есть силы, надо идти тушить его. Действительно, уже нос ощущал запах гари. Поднялись почти все со своих нар: многие хотели пойти в лес помогать тушить вместо своего прямого дела, которое уже надоело исполнять. Другие же, как я, — из любопытства и беспокойства. Видела я, как у раскрытого сарая быстро-быстро мужчины из соседнего барака насаживали лопаты на ручки. Увидела и черную тучу дыма за рекой, пока еще далекую. Немного погодя взметнулся вверх огромный столп пламени, уже ближе к нам — это вспыхнули штабеля ценной древесины, приготовленной к отправке. Поднялся ветер, все сильнее пахло гарью. Наш лагерь почти опустел. В часы обеда вернулась из леса первая смена «пожарных». Рассказывали, что при помощи одних лопат бороться с пожаром толку мало, огонь перекидывался и через те просеки, которые перекапывались в грунте. Постепенно горящий лес окружил нас уже с трех сторон, и было только одно направление, по которому еще можно было выйти из «окружения». Но захочет ли начальство лагеря заботиться о нашем спасении, рискуя в то же время возможностью побега некоторых мужчин?! Настроение у всех было подавленное.

Курить и вообще разводить огонь было запрещено. Казалось, самый воздух был уже накален, и от спички мог произойти уже местный, лагерный пожар. Проходя мимо конторы, я услышала разговор по телефону: «Как дела? — Плохо. Огонь перекинулся через реку». Вылетел вертолет для обследования… К вечеру пришло успокоение: переменивший свое направление ветер понес пламя в другую сторону, и мы могли спокойно ложиться спать после тревожного и утомительного для большинства людей дня. После этого события мне страстно захотелось уехать из этого лагеря. Случай к этому вскоре представился. В наш лагерь приехал начальник лучшего из лагерей Усольлага — Григорий Герасюта. Ему захотелось пополнить свой показательный лагерь № 1 заключенными из других лагерей по некоторым специальностям, представителей которых ему не хватало. Было объявлено у нас, что все желающие к нему переехать могут явиться в контору для переговоров, и он выберет из них, кого ему нужно. Многие отнеслись к этому сдержанно. Обитатели лагеря обычно не любят перемен, считая, что лучшее — враг хорошего. Переписка с родными есть, посылки приходят, чего еще желать? И я бы так рассуждала, если б не была напугана пожаром. Принимал Г. Герасюта в конторе несколько часов, а я все не решалась пойти к нему — отговаривали «старожилы». На соседней койке со мной жила высланная из Ленинграда в Уфу многосемейная мать Ирина, симпатичная и интеллигентная женщина. Посоветовались мы с ней и решили вдвоем попытать счастья. Пошли, когда прием уже заканчивался. Герасюта внимательно оглядел нас, спрашивает меня: «Ваша специальность на воле?» Отвечаю: «Астрономия». Его фигура изобразила вопросительный знак. Повторил вопрос. «Записывай!» — порывисто скомандовал секретарю, уже собиравшему свои письменные принадлежности. «А Вы что можете делать?» — спрашивает Ирину. Не помню уже, что она ответила, но записали нас обеих и сказали, что через несколько дней будет прислана машина за всеми переселенцами. Доброжелатели бранили нас, что рискуем перебираться туда, где шахты, и не верили, что будет для нас машина: «Вот увидите, пошлют Вас пешком, ведь это всего 70 км!».