Воспоминания - страница 25

Что еще сказать о жизни в лагере? Строительство театра и столовой было закончено. Большая вращающаяся сцена и обширный зрительный зал наводили на мысль, что надо и спектакль организовать. «Артисты» нашлись. Придя с работы и наскоро пообедав, учили роли, репетировали, изготовляли декорации и костюмы. Поставили какую-то серьезную пьесу (перевод с английского), названия не помню. Играли хорошо, и я вспоминала Достоевского, как он описывает в «Записках из мертвого дома» спектакли на каторге. Действительно, талантлив русский народ. Теперь и в столовой обедали с комфортом, и во время обеда и ужина обязательно играл хороший оркестр балалаек.

Приближался 1941 год, последние месяцы моей лагерной жизни. И узнали мы новость: скважины будут «законсервированы», Соликамский гидроузел строиться не будет по каким-то техническим соображениям. Работа переносится в Боровичи близ Ленинграда, куда эвакуируется вся научная часть, рабочие и сам Герасюта. Даже порадовалась я тому, что перееду поближе к родине, а в Боровичах наша семья прожила год в моем раннем детстве. Но оказалось, что ввиду моего скорого выхода на волю меня в это путешествие не возьмут, а оставят здесь в инвалидном лагере. Упаковала я картотеку химических анализов для перевозки и распростилась с сослуживцами. Приехал новый начальник с очень симпатичной молодой женой. Она очень заботилась о больных и старых, которых нам еще добавили. Ее красная шубка так и мелькала то тут, то там в лагере. В лазарете она даже устроила елку в новогодние дни. Я опять работала счетоводом внутри зоны. Работы было порядочно, так как надо было оформлять отъезжающих. Каждый заключенный получает формально зарплату, из нее вычитается стоимость содержания, а остаток записывается в личный счет. К тому же был и годовой отчет. Эта занятость помогала мне терпеливо переносить последние дни неволи. В марте уже начали говорить о выходе на волю. «Красная шубка» прислала у меня спросить, есть ли у меня в Уфе кто-либо из близких, есть ли для дороги теплая обувь и пальто или нуждаюсь я в лагерном бушлате? Ехать на лошади до пересылки около 40 км. Наконец, сама себе я подсчитала последнюю зарплату и общий итог своих «капиталов». Иногда я посылала маме в Уфу деньги, когда стала в лагере «научным работником». И все-таки к выходу на волю скопилось у меня 500 рублей денег, которые я и перевела аккредитивом в Уфу. К сожалению, их по дороге «украли», и уже в Уфе я насилу могла их найти. Но пока не знала этого, чувствовала себя счастливой. Весело бежала лошадка на пересылку. И какая разница с 1938 года! Почти пусто там, где было такое столпотворение при приезде. Сфотографировали, через день-два оформили удостоверение личности, выдали билет до Уфы и немного продуктов на дорогу, и я отправилась на вокзал одна, без конвойного, но и без знакомых спутников. Приходилось пересаживаться, поезда шли нерегулярно, почему-то много было воинских составов. Ночевать приходилось на каких-нибудь бревнах около вокзалов, так как внутри по ночам шла уборка и выгоняли всех транзитных пассажиров. Несколько дней ехала я, предупредив маму письмом, что задерживаюсь на пересадках. Встречи постаралась избежать, чтобы прежде всего с вокзала попасть в баню после антисанитарного путешествия. Но вот я и дома, в объятиях мамы и Жени, и даже суровая наша хозяйка-горбунья в умиленном настроении.

После первых радостных часов и дней надо было думать об устройстве на работу. Оказалось, что я имею право даже переехать в другой город, если меня вызовут туда для работы, конечно, исключая ряд больших городов. Прочла в газете объявление о свободной вакансии преподавателя математики в Рязанском педагогическом институте, написала туда. Друзья-астрономы пытались устроить меня в Крымскую обсерваторию или в Ташкент. Из Рязани ответили положительно, но неожиданно 22.VI услышали мы но радио о войне с Германией, и все эти заманчивые перспективы сразу отпали. Надо было устраиваться на работу немедленно и в самой Уфе! Недалеко от нашего жилища была контора Техжирпрома, взяли туда меня счетоводом. Коллектив бухгалтерии был небольшой, но дружный. Сдавали мы все нормы ГСО, и мне дали значок и удостоверение. Война чувствовалась все сильнее. Трудности с продуктами, с керосином усилились из-за наплыва беженцев, часто соривших деньгами, не торгуясь. В начале зимы в гололедицу я упала и сломала себе левую руку у кисти. К этому времени мой Техжирпром переехал к своему мыловаренному заводу у р. Белой. Ходить было далеко (около 3 км в один конец) и неудобно, по крутой горе, а обратно в гору. Вид мой с рукой на перевязи был такой жалкий, что какая-то сердобольная старушка подала мне милостыню, которую я долго берегла на память. За хлебом были большие очереди. В этом отношении выручала меня одна пожилая татарка, бывшая учительница, которая жила на полпути между моим домом и работой. Проходя к вечеру мимо ее дома, я заходила и получала у нее хлеб на свою и мамину карточку. Женя работала на заводе и там свой хлеб получала и съедала.