Воспоминания - страница 7

. Еще года два я продолжала исполнять обязанности председательницы Астрономического кружка.

С 1 января 1915 г. двум закончившим астрономичкам — Е. С. Ангеницкой и мне — было предложено остаться при Курсах «для подготовки к научному званию». Мы получили право работать на рефракторе, занимаясь фотографированием и фотометрией Луны с помощью клинового фотометра. Летом впервые мы обе получили командировку в Пулково, где с нами терпеливо и охотно занимался Г. А. Тихов, обучая фотографированию небесных объектов, наблюдениям на своих приборах и работе в библиотеке. Это лето 1915 г. отмечено еще горестным событием — кончиною 2.VII моего любимого деда-математика, Григория Ивановича Морозова. Его памяти было посвящено заседание РОЛМ с моим докладом о его трудах («Мироведение», № 33).

Зимой 1914–1915 гг. начала я преподавать в средних школах математику и физику. Мой полудетский вид не располагал к хорошей дисциплине в классе, а когда еще я заболела корью (вторично), то в учительской не обошлось без добродушных насмешек на мой счет. В Пулкове мы с Е. С. Ангеницкой снова работали и летом 1916 г., продолжая начатые ранее небольшие исследования. До 1 января 1917 г. жизнь текла по-старому: преподавание в школах, наблюдения на обсерватории, чтение литературы для магистрантских экзаменов; только с продовольствием становилось все труднее. И настроение было у всех тяжелое, предреволюционное.

С 1.1.1917 г. прекратилась и моя аспирантура на В. Ж. К. Мне удалось все же выполнить небольшое исследование по теории движения метеоров, и А. А. Иванов предложил напечатать его[2]. Оно вышло из печати уже после февральской революции, когда в Пулкове собрался астрономический съезд. Я очень сожалела, что не смогла на нем присутствовать, так как лежала в постели с брюшным тифом. Впрочем, скоро вполне утешилась, так как получила от члена съезда В. Г. Фесенкова письмо, в котором он просил «господина Штауде» попытаться решить вопрос о том, можно ли объяснить яркость свечения ночного неба полетом мельчайших метеоров. Так как для такого исследования не нужно ни приборов, ни изучения литературы, то им очень удобно можно заниматься, лежа в постели, когда есть и досуг, и одиночество. Я согласилась и увлеклась этим делом. Вопрос свелся к сложной формуле с двойным интегралом. Я долго мучилась над тем, как его взять, — и какая же была у меня радость, когда он превратился в простенький и изящный двучлен! Но это удалось мне лишь через полгода, а в печать эта работа попала только в 1921 г.[3]. Пока же я все лежала с непонятным для врача повышением температуры. Так и поехали мы в Лугу, в отстроенную из сарая избушку.

С осени 1917 г. папа устроил мне уроки в 1 Реальном училище и в 5-й гимназии, где и сам преподавал. В 5-й гимназии мои уроки были даже не у малышей, а я читала космографию в старшем классе. Помню, как мы вдвоем с папой пошли пешком на уроки в день 25 октября, но пришлось вернуться, так как мосты были разведены для пропуска «Авроры». Пришлось отсиживаться несколько дней дома.

Жизнь перестраивалась. Жильцы трех огромных домов графа Бенигсена, в одном из которых мы жили, выбрали из своей среды домовый комитет, который ведал доставкой и распределением продуктов по карточкам, охраной у ворот (даже моя пожилая мама сторожила… с муфтой вместо оружия) и всеми текущими делами по дому. На Рождество даже была устроена елка для ребятишек с их выступлениями и выдачей им гостинцев. Для общих собраний была выделена квартира в подвале, и вечерами там отплясывала молодежь, согреваясь после торговли газетами на морозе. Многие оказались безработными и существовали случайным заработком. Потерял почти все свои уроки и отец, а я зарабатывала в нескольких школах «миллионы» и осьмушки фунта несъедобного колючего хлеба на завтрак. С наступлением каникул в школах мы переехали в Лугу. Там нас многие знали, папа устроился на работу в канцелярии штаба местного полка. Приняли и меня в качестве машинистки-ученицы и даже через некоторое время выдали мне свидетельство. Пробовали мы и развести огород. Но так как на участке нашей дачи было очень много тени, а опыта не было совсем, то кочаны капусты не завернулись, а все растение вытянулось; морковь же и прочее повылезло из земли. Словом, это была карикатура на огород. Однако осенью мы собрали всю ботву с собою, и из зеленых листьев капусты получалась на завтрак прекрасная солянка. На наш, неизбалованный тогда вкус, конечно. Преподавание во многих школах почти не оставляло сил и времени для научной работы. На заседаниях Общества любителей мироведения я бывала, и это все. Большим сюрпризом было для меня оставление в аспирантуре и теперь уже со стипендией при В. Ж. К. с осени 1918 г. и почти одновременное с этим с 1.Х зачисление в штат Института имени П. Ф. Лесгафта. Основанная этим ученым биологическая лаборатория была к этому времени расширена и превращена в Институт, во главе которого стал известный революционер-шлиссербуржец Николай Александрович Морозов. У него были некоторые замыслы трудов, где требовались астрономические вычисления, и в составе Института возникло астрономическое отделение. Туда меня и пригласили на должность старшего научного сотрудника. Объем обязательной работы был невелик, и выполнив порученные мне вычисления, я могла свободно заниматься чем угодно. Раз в неделю приезжал из Пулкова, а иногда приходил пешком из-за трудностей с транспортом Г. А. Тихов, у которого всегда были начатые интересные работы, к которым он охотно привлекал добровольцев. В скором времени я сделалась его постоянной помощницей. Эта служба была вполне совместима с аспирантурой при В. Ж. К., так как последняя заключалась лишь в теоретической домашней проработке рекомендованных пособий для защиты магистерской диссертации. На фоне этих трудностей послереволюционного времени ликовала моя душа о том, что сбывается почти немыслимое, и мне открыта дорога быть астрономом. Золушка уже ощущала свое превращение в принцессу.