Восточная политика Александра Македонского - страница 9
.
Александра Вилькен называет народным царем (Volkskönig), делившим все лишения со своими воинами, с исключительной человечностью заботясь о своих людях, идя на личные жертвы и лишения [49].
Ретроспективный взгляд на гигантское дело всей его жизни, пишет историк, позволяет возродиться перед нами личности во всей ее гениальности, чудесном смешении демонической страсти, трезвой ясности и рассудительности. В этом человеке дела с железной волей, бывшем реальным политиком, дремало немало иррационального, как, например, "тоска" по неисследованному и полному тайны, которая, объединившись с его желанием к завоеваниям и радостью научного открытия, привела его в конце концов к границам ойкумены. Сильная вера Александра в свою миссию дала ему абсолютную уверенность в победе, без которой были бы непонятны его воля и его дела. Демоническая сила его существа дала ему господство над людьми. Александр был врожденным полководческим гением [50].
Признавая сложность характера Александра, Вилькен подчеркивает, что в нем скрывалась демоническая гениальность. Кто видит в нем лишь холодного расчетливого политика, тот упускает романтические и политические черты его характера, -говорит историк. Вилькен относит Александра к тем немногим личностям, которые открывали новые периоды мировой истории. По его мнению, едва ли существовал еще кто-либо, кто по своей личной воле наложил бы на мир такой сильный отпечаток, что много столетий спустя развитие мира находилось под влиянием дела всей его жизни. Называя Александра исключительно феноменальным человеком, Вилькен забыл о могучем антимакедонском движении, подчеркивая, что Александр триумфальным шествием покорил весь Восток до Индии. Он выступает против стремления ученых изучить Александра на фоне той социальной среды, которая воспитала и выдвинула его. Такого гения, как Александр, пишет он, нельзя рассматривать как выходца из "среды" или только как "продукт своего времени и страны". Как гений, он идет своим путем, к которому без него никогда не привело бы естественное развитие его народа[51].
Народным царем, управлявшим с самого начала народным войском, называет Александра и Ф. Шахермейр [52]. По его мнению, царь охранял права маленького человека, простого воина, крестьянина и пастуха от произвола крупноземлевладельческой знати и в благодарность за это получил верность солдат. Александр был солдатский царь, совершенно другой, чем надменный представитель знати Филота [53]. Он был светлейший и самовластный, возвышенный и величественный, жестокий и надменный, у него постоянно соединялся гении с силой и насилием[54]. Величие Александра заключает в себе не только возвышенное, светлое, но вместе с тем и все самое темное: в его величии уживаются одновременно нежно чувствующий друг и коварный враг, универсальный благодетель и жестокий тиран, любящий сын и бесцеремонный убийца родственников, человек, приносящий мир, и скрупулезный насильник, освободитель от старых предрассудков и угнетатель свободы, новатор в области высшего человеческого достоинства и последовательный уничтожитель этого достоинства [55]. Величие Александра было соткано из яркого света и темной тени. Для Александра все было дозволено, начиная от возвышенного величия и кончая яростью хищного зверя, от светлейшего духовного до элементарного инстинкта, от живейшей фантазии до последнего холодного рассудка. Александр старался поддерживать равновесие этих отдельных факторов. Их равновесие заключается в полярно расположенных крайностях трусости и разума [56]. Александра автор считает "чудотворцем" в истории, на все времена великим ясновидцем, пророком, революционером [57]. Он был великим полководцем, полным абсолютного и непременного самовластия, сметающим все преграды на своем пути. Какая бы ситуация Александру ни противостояла, он уже знал лучшее решение. Из его школы вышли многочисленные полководцы-диадохи. Но как бы их ни хвалили, они все-таки оставались учениками волшебника по сравнению с мастером [58].
Наконец, Ф. Альтгейм в своей монографии об Александре прямо указывает, что историка не следует упрекать в пристрастии, если он относится с действительным почтением к мыслям македонского царя о государстве. Александр был поэтом и творцом. Его взгляды и сверхчеловеческая величина того, к чему он прикасался, позволяют, с точки зрения немецкого историка, делать сравнения только с Микеланджело. Чего пытался последний добиться от хрупкого, только от сверххрупкого мрамора, то отважился Александр получить от чувствительного материала и еще более чувствительной души тех людей, которых ему послала судьба. Оба дела остались незаконченными. Здесь, как и там, не хватило последнего штриха