Vox Humana - страница 8
И часто так, в тугом плену,
Хмельным качаемая зельем,
Я вдруг ей горло затяну
Ей возвращенным ожерельем.
13 декабря 1928. Полночь
День Андрея Первозванного
И я справляю свое Рождество
И я справляю свое Рождество:
Стою, смотри, у окна твоего.
И вижу ограду, каток, кусты
И всё, что обычно здесь видишь ты.
Не ты со мной, но большие слова,
Вот, имя твое приходит сперва,
Ложится на сердце крылами букв,
Сухая ладонь приглушает стук.
В круженьи, в тревоге, в плену таком,
Зачем я вошла в этот серый дом.
Мой стройный, высокий, хороший весь,
Андрей, я не знаю, зачем я здесь.
Вздымается жизнь за твоим окном —
И слезы весь мир рисуют пятном,
И ветер – сквозь жуткий нездешний свет —
Качает деревья, которых нет.
23 декабря 1928
Акростих
А я не та. Опять мой голос ломкий
Над степью лег, под купол синевы. —
Да, туже всех ремень моей котомки
Рукой своею затянули Вы.
Еще я – факел на ветру разлуки,
И я горю, чуть вспомню милый дом,
Когда мой стих я Вам роняла в руки,
Обожжена строфическим крылом.
Развеян теплый пепел вспоминанья.
Спокойной будь. Ты вновь обречена
Уйти. В тебе, как в опустелом зданье,
Нет больше жизни. Только тишина.
29–30 декабря 1928
Я помню, девочкой, случайно
Я помню, девочкой, случайно
С судьбою вымысел сплетя,
В полях, под снегом, с болью тайной
Андреев-крест искала я.
Ни волк, ни зверь иной не тронет
Меня, царевну – и домой
Цветок несла я меж ладоней,
Как сердце, данное судьбой.
И вот – Тебя зовут Андреем.
Над нами высятся года.
При встрече – нет, мы не краснеем
И улыбаемся всегда.
Но если, друг, неясны дали,
Твой жребий темен и жесток —
Мне будет крест твоих печалей
Как легкий некогда цветок.
Ноябрь-декабрь 1928
Дни
Как дней пустые жемчуга
На теплый пепел сновиденья —
Спадет на наши берега
Вода глубокого забвенья.
Они кричат, слова мои.
Всё ищут выхода и входа
Румяно прожитые дни.
Тревогой скошенные годы.
Как больно мне не быть твоей.
Как мысль терзается сухая.
Квадратный жемчуг наших дней
В последний раз перебирая.
Смотри, как дом распахнут твой —
И снова, дрогнув от бессилья,
Мой голос над твоей душой
Простер надломленные крылья.
29–30 декабря 1928
Сонет-акростих
Дано мне сердце – сокол меж сердцами —
А мне ему не перебить крыла.
А мне таких – как солнце, как стрела! —
Не удержать бескрылыми руками.
Дай мне взглянуть в лицо твое. Над нами
Редчайший север – небо из стекла;
Его лучи я тихо отвела:
Италии твоей шуршит мне пламя.
Как будет трудно жить мне без тебя.
Одна любовь ладьей сонета правит.
Ровнее стих. Не узнаю себя:
С какой зарей мой сон меня оставит?
Уходит всё. И всё возвращено.
Не страсть стареет – доброе вино.
1–2 января 1929
Греческая церковь
День раскрывался, как белый подснежник.
Солнце стояло за облачной дверкой —
В Троицын день, благовонный и нежный,
В Троицын день я вошла в эту церковь.
Я – с нерушимой твоей колыбелью,
С темным крылом моего лихолетья…
Воздух струился над плоской купелью
Греческим медом и греческой медью.
В рай позолоченный, к тесной иконе
С веткой березы, прозрачной и узкой:
Здесь обо всем, что к земле меня клонит,
Матери Божьей я всплачусь Корсунской…
В вихре знамен, в молодом большетравьи
Я пронесу через годы тугие
Дрогнувший дар твоего православья,
Выпуклый клекот твоей Византии.
2 января 1929
Сонет-акростих
Нет, он другой; не выше и не лучше —
Его собой ты не напомнишь мне.
А я – ну, что ж: на всем твоем огне
Не таю я. Моя дорога круче.
Другим путем – путями всех излучин
Растет любовь, пришедшая извне:
Ей арфой быть в хрустальной тишине.
… И так, как ты, никто меня не мучил.
Каких камней не бросишь ты в меня?
Оставь, хоть в шутку, сердце не разбитым.
Редеет сумрак. Жизнь идет, звеня.
Скажи, что с кубком делать мне испитым?
Улыбки нет. Успокоенья нет.
Нет и другого. Есть – еще сонет!
9 января 1929
Я знаю дом: и я когда-то
Андрею Корсуну
Я знаю дом: и я когда-то
Жила в такой же тишине.
Лучи такого же заката
Зарю играли на стене.
Мы ценим, первенцы последних.
Воспоминанья хрупкий морг —
И геральдические бредни.
И геральдический восторг.
В другой эпохе безмятежно
Застыли стрелки на часах —
А на столе, как вечер нежном,
Развернут Готский Альманах.
Ты бьешь крылами непокоя,
В роду последнее звено —
И мне горит твое большое,
Чуть розоватое окно.