Возмездие. Рождественский бал - страница 9

Из боковой улочки появился еще один мужчина — Азиз и его не раз видел здесь, заметной был он внешности: дюжий, с рябым лицом. Мужчина почтительно поздоровался с Зурабом Хидурели, и они оживленно заговорили о чем-то — Азиз не слышал слов, до них было метров сто. С другой стороны улицы к ним устремилась женщина. Она поцеловала Зураба Хидурели. Азизу в жизни не доводилось видеть такой красавицы. Его жена Гизо в молодости тоже была ничего, многие хотели взять ее в жены. Восемь детей родила она ему, от былой красоты и следа не осталось. Черт с ней, с красотой, в ней ли счастье! Одна грудь начала болеть у Гизо в последнее время. Потому и водил ее позавчера к этому самому Хидурели. Бедная Гизо… Разве повернется язык сказать, что нашел у нее врач… Убил врач Азиза, без ножа зарезал. А Азиз ему еще сто рублей дал за прием. Хидурели предложил привести Гизо в клинику… Ей сделают операцию… Бедная Гизо…

Азиз очнулся от горьких мыслей. По улице уже шли первые прохожие.

Азиз приставил метлу к стене у входа в магазин, собираясь купить молока, как вдруг увидел знакомого инспектора угрозыска Джуаншера Мигриаули.

По душе был ему этот инспектор. Он как-то вызывал Азиза по одному делу, и после разговора с ним у Азиза изменилось мнение о работниках милиции.

— Доброе утро, батоно! — Азиз поклонился Мигриаули.

Инспектор улыбнулся дворнику, радушно поздоровался, спросил, как жизнь, как дела.

— Тяжко живется, но я держусь… Честному человеку его честность опора. Что судил мне бог, то и делаю, встаю, пока другие спят, и мету, мету улицу вот этой метлой, — невесело проговорил Азиз. — Вот эти руки помогают. — Он показал свои грязные руки со взбухшими жилами и продолжал, обрадовавшись слушателю: — И я хочу жить безбедно, беспечно, да не могу, как иные, любым путем наживать деньги. Пускай я маленький человек, но и у меня есть душа, и она хочет радости. И я бы хотел носиться по улицам на машине, а не подметать изо дня в день, но с этим еще можно смириться, а самое горькое — терпеть несправедливость. Злость душит, глядя на все, а помешать злу не можешь. Об этом мечтаю: дожить до того времени, когда расправятся с дельцами-подлецами, пересажают их всех… Натерпелся я от них… — Азиз умолк, зажег спичку и закурил. — Удивляешься, верно, чего это я вдруг разговорился… Горько на душе, накопилась горечь… Кто скажет, почему люди так по-разному живут, одному — утехи, другому — муки? Вот хотя бы этот известный врач, миллионер, похоже… Знали б, в каком доме он живет, дворец, а не дом! И семья у него, а он шляется к потаскухам, в который раз попадается мне тут чуть свет. На «Волге» разъезжает…

— Почем ты знаешь, Азиз, какое у кого богатство, ты его миллионы не считал, ключа от сейфа он тебе не давал, — рассмеялся инспектор.

— Э-э, начальник, поражаюсь тебе! Неужели не знаешь, земля слухом полнится! От людей ничего не укроется.

Мигриаули попрощался с Азизом и торопливо зашагал дальше, думая о словах дворника.

На окраинной улице, рядом с той, которую подметал дворник Азиз, поблизости от перекрестка, находился ресторан «Самадло». Новое, отделанное мрамором здание красовалось среди деревьев — миндаля, граба. Ресторан «Самадло» облюбован был прожигателями жизни.

Посетитель сначала попадал в просторный буфет. Плюгавый сероглазый буфетчик подобострастно заглядывал ему в глаза. За спиной буфетчика на нескольких полках пестрели бутылки разных форм и размеров, прельщая яркими этикетками.

А как соблазнительны были закуски! Жаренный в духовке поросенок, украшенный редиской и тархуном. Оскалив острые зубы, поросенок словно дразнил посетителя. А рядом с ним под стеклом лобио трех видов: заправленный орехами, гранатом и луком с острым перцем! Так и манили, просили отведать их гоми и мчади[2] из белой и желтой кукурузы! И сыры — сулугуни по-мегрельски, мягкий домашний сыр по-имеретински и овечий — тушинский! О разнообразии вин и говорить нечего: белые и красные — «Мухранели» и «Цоликаури», «Ркацители». Имелись и чача, и коньяки разных марок — «Энисели», «Тбилиси», «Варцхе». А надо всеми ними орнаментом тянулся строй бутылок с шампанским.