Возвращение тамплиеров - страница 25

— А то, что знание должно уступить правде чувств.

— Но причины, цель…

— Причины, цель… — проворчал падре Белизарио. — Высшее знание — это Божия правда. Вот к ней и надо стремиться. Как говорится, философия — служанка теологии. Мне вспомнилось сейчас, как мы познакомились. В какой-то момент разговор перешел на Шекспира, и я привел тебе слова, написанные этим великим человеком.

— Отлично помню их. Это из «Гамлета». Мысль примерно такая: между небом и землей больше вещей, чем способны вообразить философы.

— Верная мысль. Ты не находишь ее верной? — Монах внимательно и любовно посмотрел на молодого человека. — Тебя давит некая тяжесть. Открой свою душу, Джакомо. А кроме того, я ведь твой духовный отец. Ты сам возложил на меня эту непростую задачу.

— Если б не вы, если б не братья, думаю, мне хотелось бы умереть.

— Не говори глупостей, — строго сказал монах. — Умереть! Конечно, все мы умрем, когда придет время. Но тот, кто чувствует себя обиженным, далек, страшно далек от добровольной смерти. Каждый может ошибиться непоправимым образом, но лишь впавшие в отчаяние желают смерти. Ну же, решайся, говори.

Джакомо долго молчал, не в силах начать разговор.

— Анна… — наконец произнес он. — Не знаю почему, но я чувствую себя в ответе за ее гибель. Такая ужасная смерть и такая несправедливая. Нелепая.

— Нелепая? — переспросил без всякого смущения падре Белизарио. — Я бы сказал, загадочная.

— Да, как знаки и надписи, которые появляются и исчезают. Ведь как раз в тот момент, как я увидел это кровавое слово, Анна была убита, проткнута насквозь… Могу ли я избавиться от тяжести на душе и в мыслях?

Лицо юноши пылало, он тяжело дышал от волнения.

Когда монах убедился, что откровенный разговор оказал на Джакомо благотворное воздействие, он взял его под руку:

— Так случилось, потому что это должно было произойти. Вспоминай о ней в своих молитвах.

Скит Сан-Себастьяно, расположенный на вершине холма недалеко от города, сохранил кое-что от изначального облика аббатства, построенного в четырнадцатом веке.

Самую серьезную перестройку здесь произвели в восемнадцатом веке. По существу, только церковь (без колокольни, согласно канонам цистерцианской[6] архитектуры) и красивейший внутренний дворик сохранились без изменений. Все остальное — от капитулярного зала до приемной, от трапезной до монашеских келий — теперь представляло собой различные по размеру помещения без определенного назначения. Они нуждались в ремонте, но вряд ли можно было рассчитывать на что-то подобное. С тех пор как цистерцианцы уехали отсюда, то есть с давних времен, несколько небольших келий на верхнем этаже занимали монахи-отшельники. Людям на глаза они не показывались.

Управление скитом, состоявшим из нескольких построек, в конце концов перешло в руки падре Белизарио. Он превратил его в собственное царство и года два назад решил предоставить место — временно, хотя и без определенного срока — для молодежной организации под названием «Лига обиженных». Среди ее целей имелась — для тех, кого это привлекало, — и такая: обретение веры. Так что причислить лигу к светским или конфессиональным обществам было трудно, и потому она считалась просто «открытой организацией». По этой причине правил, которые следовало соблюдать, насчитывалось совсем немного, а дел, которыми можно было заняться, предостаточно.

Лига хорошо вписывалась в общественную жизнь города, в ней состояло почти двести человек. Их — братьев — могло быть и больше, если бы прием в лигу был менее строгим. Но отчего же такие строгости для приема в организацию, объявлявшую равенство своим главным кредо? Члены лиги объясняли, что преобладать должно качество: аристократия качества против серых масс количества. И действительно, в лигу входили молодые люди из разных слоев — студенты и дипломированные специалисты, рабочие и служащие, профессионалы и безработные, — всех объединяли узы солидарности и братства, прочно связывали вместе сознание долга и нравственная строгость.

Джакомо и падре Белизарио вышли из монастыря.

Во внутреннем дворике человек двадцать молодых людей, разделившись на две команды, как были — в пальто, ботинках и шапках, — затеяли игру в футбол. Играли практически в темноте — свет был только в монастыре, совсем слабый, в кельях отшельников наверху.