Время «Ч» - страница 38
Из темного пространства сцены, как из мрака прошлого, волшебный луч «машины времени» выхватывал, казалось, подлинных людей той эпохи. Их корежили страдания, разрывали страсти, мучили воспоминания… Озверевшие рожи моряков-анархистов были точным слепком с тех, что видел он на границе — в толпе, неумолимо идущей по льду с сопредельного берега.
И величаво, надменно шествовал по гудящей «палубе» толстый, краснощекий Вожак, и от слов его: «Все лживые скоты. Все отравлены. Под корень всех рубить надо…» — веяло холодом и злобой.
И среди этого сброда, как былинка, как аленький цветочек в море чертополоха, металась хрупкая девушка — комиссар. Она думала, сомневалась, искала, уговаривала себя и других и наконец… принимала решения — иногда страшные, посылавшие людей на смерть; и снова терзалась одним и тем же немым вопросом: «Имею ли право?..»
И была она, как Пашкина душа, в ту минуту — после боя…
Люди выходили из зала притихшие, изумленные. Из какой-то потаенной двери выскочил сияющий Генка, он с гордостью сказал: «Вот так…» Потом обнял Кондрашова за плечи и потащил за кулисы.
На пыльной, потускневшей сцене ползали парни-монтировщики, яростно раздирая декорации. Сникшие актеры сидели в маленьких комнатках — Генка называл их «уборными», смывали с лиц остатки грима.
В узком коридоре Павел столкнулся с высоким сухощавым мужчиной.
— Юрий Григорьевич! — оживленно воскликнул Генка. — Разрешите вам представить. Это Кондрашов. Помните, я о нем рассказывал?..
— Да-да, конечно… — рассеянно сказал режиссер и протянул Павлу вялую худую руку.
На вид ему было лет тридцать с небольшим. В лице — что-то иконописное: впалые щеки, аскетичные, узкие губы, высокий лоб, который так и хотелось назвать «челом», но самое главное — глаза, огромные голубые глаза. Они смотрели на Кондрашова спокойно и равнодушно.
— Вам понравилось? — спросил Равич.
Пашка попытался в двух словах рассказать о том, сугубо личном впечатлении, которое возникло в нем. И вдруг он увидел, как порозовело лицо режиссера, маленькие морщинки собрались вокруг рта.
— Ах, как точно… — тихо сказал Равич. — Вы говорите почти моими словами… Слушайте, Павел, завтра суббота. Мы будем прогонять новый спектакль. Мне очень важно услышать мнение умного военного человека. Именно военного… — повторил он и с надеждой спросил: — Придете?
Кондрашов согласился.
Когда сутулая фигура режиссера скрылась в дальнем конце коридора, Генка уважительно сказал:
— Слушай, ты ему понравился — редкий случай.
— Почему? — удивился Павел.
— Знаешь, это такой человек. Он близко к себе никого не подпускает. Все видит, все понимает, все чувствует, но все — как бы со стороны. Великий созерцатель!.. — Генка многозначительно поднял вверх палец, потом щелкнул свой «переключатель», хихикнул, игриво ткнул Кондрашова в бок. — А сейчас я тебя познакомлю с нашей примой! Не теряйся!..
Генка подошел к одной из «уборных», властно постучал в дверь кулаком.
— Ирка, можно к тебе! — самодовольно гаркнул он.
— Входите, Геннадий Михайлович, — послышался чуть хрипловатый голос.
В комнате перед зеркалом в старом байковом халатике сидела невысокая девушка. В этой будничной обстановке в первые мгновения Павел даже не сообразил, что это она играла роль комиссара. И только когда девушка каким-то своим, присущим только ей мимолетным движением руки откинула за плечи длинные прямые волосы, он сразу понял — ОНА.
Девушка встала, приветливо глянула на Павла, уверенно спросила:
— Вы… Кондрашов? Я вас узнала. Ваш портрет висит в фойе…
— Да, правильно. Только зовите меня просто Павел.
— А я, стало быть, Ирина.
Девушка улыбнулась, и вдруг Кондрашову показалось, что он где-то видел ее раньше.
— Мальчики, вы подождите меня внизу. Я сейчас переоденусь и выйду, — предложила Ирина.
— Ты с ней держи себя попроще. Она девка свойская, — подмигнув, сообщил Генка, когда они спускались по лестнице. — Значит, так, я тебя оставлю одного. Проводи ее домой. А у меня тут еще дела. Понял?
— Что понял? — ошалело спросил Кондрашов.
— Плацдарм я тебе создал, теперь развивай наступление. У Ирины однокомнатная квартира. Усек?