Всадник, скачущий впереди - страница 20
И тогда… тогда он подошел к карнизу, переступил через ограду, взял наган за дуло и кинул вниз. Потом сделал еще шаг, крикнул: «Будьте вы прокляты!» — и ступил в воздух.
Мне показалось, что он не падал, а будто медленно проваливался вниз, сначала как стоял, головой вверх, потом как-то неловко изогнулся и все тянул, тянул одну руку, словно хотел удержаться за что-то. Тут меня самого закачало, я сел на крышу и закрыл лицо руками…
Уходит в темноту лицо Степана.
Освещается стоящий по другую сторону стенда Горовский. Голова у него перебинтована. Он прикасается рукой к повязке, чему-то улыбается и говорит:
Г о р о в с к и й. Вообще-то рана моя уже зажила, и я могу обойтись без повязки. Но снимать мне ее жаль. Пусть все видят, что я пострадал от руки классового врага! Когда меня принимали в комсомольскую коммуну, по поводу этих пролетарских и буржуазных классов возник спор. Степан кричал, чтобы я публично отрекся от своих дворянских родителей. Я объяснял, что из родителей у меня жив только отец и никакой он не дворянин, а простой военный врач. «Все равно офицер! — кричал Степан. — Белопогонник!» И тогда в спор вмешался Леша Колыванов и объяснил Степану разницу между строевым белогвардейским офицером и врачом. В коммуну меня приняли, но — странное дело! — я почему-то начал стесняться отца, навещал его украдкой и каждый раз, когда мы вместе выходили из дому, просил его надеть штатское пальто. Но отец ни разу не согласился и ходил по улицам в шинели и фуражке с кокардой, высоко поднимал голову и распрямлял плечи. А я, наоборот, сутулился, отворачивался от прохожих и прятал лицо в поднятый воротник. Отец смотрел на меня недоумевающе и грустно и еще выше поднимал голову, а я горбился еще больше, мне было стыдно, но ничего поделать с собой я не мог! И тогда мне казалось, что прав Степан!
Г л а ш а (появляясь у стенда). Да не прав он! Не прав!
Г о р о в с к и й. Это ты теперь так думаешь. А тогда, что бы он ни сделал, — прав!
Г л а ш а. Нет, Женя! Не так все… Когда его взрослые парни в кулачные бои звали, я им гордилась. Девчонка ведь совсем была! А потом мне его драки ненавистны стали! И все равно, когда он приходил во двор с синяками и смывал у водопроводной колонки кровь под носом, мне становилось и жалко его, и досадно, что кто-то оказался сильней. И потом ты в комсомоле без году неделя, а Степан вон еще когда!.. Не сразу ведь я поняла, что кто раньше, кто позже — все равно вместе! Не в очереди за селедкой стоим!…
С т е п а н (появляясь по другую сторону стенда). Ничего вы не понимаете! Из-за Павлова все! Если хочешь знать, я тебе даже сочувствовал, как пострадавшему от руки белогвардейца. Но ведь если бы ты этот разговор случайно не подслушал, так ты бы и телепался за своим Стрельцовым? Или стал мальчиком на побегушках у этого Заблоцкого, или еще того хуже — у Павлова?
Г о р о в с к и й. Не волнуйся, не стал бы!
С т е п а н. Ничего не известно!
Г о р о в с к и й. Зачем же вы меня в комсомол приняли?
С т е п а н. Колыванову спасибо скажи!
Г о р о в с к и й. А ты бы не принял?
С т е п а н. Никогда!..
Г л а ш а. Хватит вам! Как маленькие, честное слово!.. Ты, Степа, лучше вспомни, какой супчик сварил, когда на кухне дежурил?!
С т е п а н. Супчик как супчик. Пшенный!
Г л а ш а. О стену его кидать можно было! (И рассмеялась.)
Уходят в темноту музейные стенды. Освещается игровая площадка. У стола сидят коммунары.
Н а с т я. Да… Есть это невозможно!
С т е п а н. Сама бы и варила!
Н а с т я. У нас равноправие. Твоя очередь.
К у з ь м а. Если молотком в порошок разбить, а потом кипяточком разбавить — сойдет!
Г о р о в с к и й. «Пеммикан» называется.
С т е п а н. Чего-чего?
Г о р о в с к и й. Американские индейцы этот способ изобрели. Только они мололи не пшено, а мясо.
Ф е д о р. Добро переводили! Зачем мясо-то молоть?
Г о р о в с к и й. Чтоб легче было нести. Переходы у них были дальние.
С т е п а н. Предрассудок!
Г о р о в с к и й. Буржуазный?
С т е п а н. Факт!
Г о р о в с к и й. К твоему сведению, индейцы не буржуи, а свободное племя охотников.
С т е п а н. Да?
Г о р о в с к и й. Представь себе!