Всадники - страница 46
Вышел из завозчицкой, сел на ступеньку крыльца и ничего не может придумать. Разве подождать, пока стемнеет?
В это время что-то запылило на дороге. Севка сощурился от закатного солнца, бившего в глаза, пригляделся. Да это же Назарка! То шажком пройдется на своих кривых, то рысцой пробежится. Заметив Севку, наддал еще пуще.
Прибежал, и никак не отдышаться. Густые ресницы запылились, козырек картуза съехал на сторону, а за спиной — торба с продуктами. Маленький, коренастый, круглый, как колобок.
— Здравствуй, Назарка! Что это ты прибежал? Еды принес?
— Ага, еды, — кивнул Назарка, развязывая торбу. — Хлеб… сало… а это нельма! — вытащил он копченую рыбину, завернутую в тряпицу.
— Ого! Тетка Степанида положила?
— Не-е, — помотал головой Назарка. — Взял в кладовке.
— Сам? Разве ж можно?
— Там этой нельмы — завались.
— Большой ты вырос, Назар, и когда только успел? — спросил Севка, вспоминая свою первую встречу с Назаркой. — Небось скоро на мельницу заступишь… на мое место.
— Не-е! Я лучше на своем, — захлопал ресницами и насторожился Назарка, силясь понять, зачем этот разговор.
— Что это ты сегодня зеваешь? Не выспался?
— Чего-то вот тут болит.
Сдернул Севка картуз, пощупал Назаркину голову — горячая!
— Купался в Тавде?
— Не-е, не купался.
— А по воде ходил? Небось рыбу ловил?
— Ловил… Только не клюет.
— Значит, простыл, — заключил Севка. — Домой побежишь или на мельнице переночуешь?
— На мельнице…
— Ну, тогда марш на мою постель! А то стоишь босиком, а тут сыро от реки.
Среди ночи Севка проснулся. Рядом сопел Назарка, от него веяло жаром, как от печки.
— Дядя Порфирий! — тихонько позвал Севка. — Что это с ним?
— А что? — отозвался мельник, словно и не спал.
Порфирий слез, прошлепал босыми ногами к лампе, прибавил огня и вернулся к нарам.
— Да-а, брат! — дотронулся до Назаркиного лба. — Так и горит. Липовым бы отваром напоить.
Проснулись завозчики. Начали советовать каждый свое.
— Что твой отвар! — возразил один. — Влить бы ему с полстакана самогона-первача. Враз бы как рукой…
— Оно бы неплохо, — перебил второй. — Но ведь малое дитя. Его нутро, поди, не примет этой гадости.
— И то верно, — согласился первый. — Нипочем не примет.
Утром Порфирий смотался в Гусаки, привел Егора Лукича.
Назарка проснулся и сразу захныкал. За ночь он осунулся, глаза ввалились.
— Что болит? — спросил отец. — Голова?
Отвернулся Назарка, ничего не сказал.
Над ним склонился Севка, зашептал:
— Так нельзя! Ты скажи. Может, у тебя и еще что болит, не одна голова?
Назарка с усилием проглотил слюну, указал пальцем на горло.
Ему силком разжали челюсти, заглянули в рот.
— Должно, горловая, — неуверенно проговорил Порфирий. — Если так — дело сурьезное. Называется скарлатина.
Порешили отвезти Назарку домой, в Гусаки. Но он уцепился за Севку и — ни в какую!
Так и остался.
Порфирий вскипятил чайник, заварил какой-то травы, остудил, насильно влил в Назаркин рот ложки четыре отвара.
И помогло. В обед Назарка с охотой похлебал свежей ухи, съел вареное яйцо. На глазах повеселел, даже на мельницу запросился.
Севка на мельницу его не пустил, оставил лежать в завозчицкой. А сам нет-нет да и наведается к нему. Погладит неровно остриженную ножницами Назаркину голову, невзначай пощупает лоб, пошутит и снова захромает к своим весам. Если Порфирий высунется из люка, покажет ему издали: мол, все в порядке!
Но к вечеру снова заскучал Назарка. Ночью метался в жару, стонал, лепетал невнятное.
И так всю неделю: к вечеру — хуже, к утру — получше. Назарка похудел, ослаб, стал желтый, никого к себе не подпускал, кроме Севки.
В седьмую ночь Порфирий разбудил Севку.
— Беда! — указал глазами на метавшегося в бреду Назарку. — Веди хозяина!
Запыхавшийся Севка приковылял в деревню, стукнул в окно. Чуть выждал — и кулаком в раму!
Переполошился хозяин, выскочил босой, в исподнем белье.
— Оглушил! Или случилось что? — уставился на Севку.
— Назарка помирает. Запрягайте скорей!
— Как? — потерял голос Егор Лукич. — Куда ж ты его? — спросил шепотом.
— В Горяны. Давно бы к фельдшеру…
— Вона! Это же с гаком шестьдесят верст. Да и в Тобольск мне. А-а, черт!..