Всадники - страница 47
— Я повезу, раз некому, — решился Севка.
— Куда ж ты, хромой? Да и дороги, поди, не знаешь.
— Найду, запрягайте!
Заложили старую Кушевку. Севка постелил в телегу охапку сена. Егор Лукич вынес тулуп, перекрестился, отворил ворота:
— Ну, паря, с богом!
Севка гнал на мельницу в галоп. Бросил вожжи, схватил тулуп и — в завозчицкую.
— А где ж хозяин? — скосился Порфирий на дверь.
— Нет хозяина. Ему в Тобольск, — нахмурился Севка. — Мне ехать.
— Тебе? А как же ты в одном сапоге?
Севка подошел к нарам, поднял с пола сапог и, стиснув зубы, впихнул в него раненую ногу. Встал, поморщился, через силу улыбнулся:
— Сойдет! Собирай Назарку, дядя Порфирий.
Порфирий закутал Назарку в тулуп, вынес, бережно посадил на сено. Негодуя на свой раскатистый бас, проговорил как можно мягче:
— Выходит, не поднял я тебя зверобоем-травой. Ничего, брат, не поделаешь! Потерпи, хлопец, до фершала, он человек ученый, не нам чета. Потерпи… Мы еще с тобой во каких окуней наловим! И щук наловим на живца. Ну, счастливого пути!
Севка тронул вожжи. Кушевка осторожно взяла с места, пошла, прибавляя шагу. На мягкой от пыли дороге совсем не трясло.
— Так не забудешь, где свертывать? — крикнул вслед Порфирий. — На выезде из Бородулина — развилка: правая пойдет на Голынку, а тебе по левой держать.
— Не забуду! — обернулся Севка. — Счастливо оставаться!
Шестьдесят верст — путь не близкий. Хороший хозяин за такую дорогу раза два покормит лошадь, не меньше.
Севке кормить некогда: все дергает и дергает вожжи — поторапливает кобылу. А она и так не ленится, бежит резво, благо ночной холодок, мухи не докучают.
В лесу пошла тряская дорога — по корням. Кушевка уж на что привычная, но и она спотыкается, сердито фыркает. Подпрыгивает в передке телеги Севка, подпрыгивает Назарка, закутанный в тулуп.
Страшно Севке. Не темноты боится, не волков. Из головы не выходит одна-единственная мысль: вдруг Назарка умрет в дороге!
Время от времени Севка наклоняется, распахивает лохматый воротник тулупа, настороженно слушает: дышит ли?
Запахнет тулуп, подергает вожжи, глянет на темное небо. Скорей бы уж утро! Утром Назарке становится легче.
Наконец рассвело. Сперва попрятались в небе звезды, потом серо стало вокруг, и вот словно огненная игла проколола тайгу. Отчетливо стали видны каждый листок на березе, каждая хвоинка на ели.
Осторожно раздвинув воротник тулупа, Севка глянул Назарке в лицо. «Спит, — подумал он. — До чего умаялся… А вдруг не спит? Вроде не дышит…»
— Назарка-а! — закричал Севка, холодея от страха. — Открой глаза. Слышишь!
Не открыл. Лишь ресницами шевельнул. Но Севке и этого достаточно.
Дорога начала падать вниз. Кушевка перешла на шаг и, приседая, стала сдерживать напирающую телегу. Дойдя до ручья, остановилась, потянулась к воде.
Севка вспомнил, что за всю дорогу ни разу не поил кобылу. Соскочил, отпустил чересседельник, а сам не сводит глаз с телеги, держит под прицелом тулуп.
И вдруг тулуп шевельнулся! Назарка силится выплюнуть что-то и только пускает пузыри.
— Ляг на бочок, ляг! — кинулся на помощь Севка. — Вот так, — повернул он Назарку. — А теперь плюй.
Назарка долго выплевывал густую слюну, свесившись с телеги. Наконец повернул голову, посмотрел на Севку.
— Ну, как ты? Не лучше тебе? На-ка вот пополощи рот, — достал Севка из-под сена бутылку с кипяченой водой.
Схватил Назарка бутылку, начал пить, проливая себе на грудь, на тулуп. Чуть передохнул — и еще. Севка потянулся было к бутылке, хотел взять. Нет, не отдает, сердито трясет головой!
— Что это ты воду? Может, перекусим? — предложил Севка.
— Давай!
— Чуть погодя. Ладно? Мы ведь горячую Кушевку напоили.
— Ладно! — наклонил голову Назарка. Он тоже понимает: раз горячая кобыла напилась — нельзя ей стоять.
Проехали с версту шагом, свернули на поляну. Севка выпряг Кушевку, стреножил. Хотел снять Назарку, а тот уже и сам слез.
— Одурел ты! — прикрикнул Севка, хватая с телеги тулуп. — Босыми ногами на землю!
Усевшись на тулуп и послушно накрыв ноги, Назарка с охотой съел два отваренных всмятку яйца и потребовал сала.
— Сала? — удивился Севка. — Больному нельзя!
— А я и не больной!