Всё предусмотреть - страница 7

Вокруг расстилался лес, вернее лесок, лесочек, всего лишь клочок некогда густой шевелюры, облысевшей до пикников и обочин. Лес насквозь прошивали несколько дорог, ведущих к разным садоводствам, и в нём нельзя было найти глухого места, где никто никогда не ходил. То, что Вова раньше называл 'походом в лес', наконец-то съёжилось и стало тем, чем оно есть – куцым увядающим леском, замусоренным и населённым, обычным пригородным развлечением пригородных же людей.

В нём было решительно негде спрятать труп.

Вова покатил тачку по дороге, а затем решил углубиться в лес, но неожиданно понял очевидное: он мог двигаться только по накатанной колее – трава, кустарник, сросшиеся берёзы просто не давали ехать по бездорожью. Тем более, ночью. Вова помыкался, надеясь найти какой-нибудь проход, но тщетно.

На землю легли слой клеёнки, мешки с мусором, инструменты, клеёнка, труп.

Взяв телегу, Вова занёс её в ближайший осинник. Туда же отправилась плёнка и мешки с мусором. Подумав, он положил до кучи и инструменты.

Вдалеке, чередуемый деревьями, показался свет фар. Заскулив, Вова схватил покойника и потащил его в заросли. Тело обильно собрало листву и зацепилось за корень. Вова взвалил труп на плечо, но парня перекосило, и он страдальчески упал на одно колено. Свет приближался. Тогда Вова взял труп на руки, как ещё берут невесту, и понёсся прямиком в кущу. Она принялась радостно хлестать ветками по лицу. На волосы налипла густая паутина, и Вова запоздало понял, что бежать нужно было не туда, где деревья, а туда, где есть уклон, чтобы фары не высветили тощего бородатого парня и его возлюбленную. Уклон же, наоборот, был в горку. Стало ощутимо светлей. Подвывая от тяжести покойника, Вова с грустью подумал о телеге, которую наверняка заметят в осиннике. Почему-то больше всего было жаль не себя, а телегу. Это расстроило так сильно, что Вова бросил тело и опустошённо упал на землю.

Машина прошуршала где-то вдалеке, за несколько поворотов.

Мёртвый мужик был этим весьма доволен и насмешливо таращился на своего компаньона. Захотелось сказать что-то хлёсткое, но из головы всё не шла телега. Пришлось сходить проверить – на месте ли родимая, не торчит? Потом Вова решил найти подходящее место. Такого не было. Везде было сухо, везде было на виду. Повсюду в поисках опят могли пойти люди. Кое-как Вова отыскал полузаросшую канавку, оставшуюся от когда-то проложенной просеки. Там ещё просматривался длинный противопожарный ров, отделявший участки леса. Теперь их соединял плотно просеявшийся березняк.

Сначала Вова притащил инструменты. Затем тело.

Сложив из них трофей, парень внезапно понял, как он устал.

Он был весь липкий, холодный, остывший, мочевой пузырь раздулся от гордости, внизу живота накопилось возбуждение жизни, захотелось жирно поесть и опорожнить кишечник. Физиология набросилась с наивной открытостью, которую Вова должен был разжать через все свои отверстия, и эта природная грубость, нагнавшая его вместо людей, застыдила парня, но не так, как стыдят приличия или мораль, а чем-то более редким и древним. Это был стыд живого перед мёртвым, стыд миметический, неуместный стыд подражания, когда понимаешь, что мёртвый уже не сможет ничего за тобой повторить. Это всё равно, что ходить колесом перед парализованным или весело болтать с тем, кому отрезали язык. Стыд был телесный, откровенно намекающий на кипучие жизненные процессы. Возбуждение, намокание, увлажнение, сжатие – было стыдно делать всё, чего не может делать труп.

Вова облегчился вдалеке, под соснами.

После он стал копать могилу. Слежавшаяся серая земля крошилась от острых ударов. Сапёрная лопатка, вроде бы предназначенная для того, чтобы ломать грунт, пела, ударяясь о пыльный камень. В воздух летела сухая крошка, там же шелестели падающие листья. Как только удалось снять твёрдый верхний слой, пошли корни. Вова долго рубил топором толстые сукновальные пальцы, сцепившиеся под землёй в какое-то гимнастическое упражнение. Затем – снова слой земли, теперь чёрной, и снова корни, более влажные и плотные. Снова летела пыль и мокрая землистая щепа.