Вся моя жизнь - страница 7
И приемлем, как чудо, прекрасный подарок земной:
Эту радость земли и простые земные печали.
1939
Урожай
Запутался серп в растрепавшихся тучах,
Веселый и алый как мак.
Неведомый всадник на западной круче
На небе замедлил свой шаг.
Еще утомленные солнцем и зноем,
Стада под холмом залегли,
Но вот уж свежеет дыханье большое
Прекрасной усталой земли.
В незыблемом зеркале тонут в озерах
Лиловой грядой облака.
Пахучая свежесть плывет с косогора
От бархатной тени леска.
Душа отдыхает от тяжкого груза —
Легка и звонка, и пуста,
И вечер целует воскресшую Музу
В согретые солнцем уста.
Счастье
Ласточка болтает под окошком.
Скоро вечер. Все бледней восток.
Сыплется серебряным горошком
В тихой сини легкий говорок.
Льется прялки песенка простая.
Вьется ветер из-под низких крыш.
Я душою жадной собираю
Эту нескудеющую тишь.
Ветерок душистый водит сонно
Золотой гребенкой по холму.
Тихо шевельнулся мой ребенок,
Прикоснулся к сердцу моему.
«Как ни странно: где-то есть еще Париж…»
Как ни странно: где-то есть еще Париж
И где-то океан качает пароходы…
А ты на избы низкие глядишь,
Под тающим закатным небосводом.
Несешь в охапке ты полынь и лебеду,
И в горле у тебя звенит веселье,
Теленок у тебя на поводу,
И маленькие ноги огрубели.
Идешь, а за спиною шепчет лес,
И все смуглее под загаром кожа,
И все-таки на сказочных принцесс
Ты, как сестренка младшая, похожа.
Звенит в подойке струйкой молоко,
И пахнет вечер яблоком и мятой.
Телега где-то едет далеко,
За чащей леса, темной и мохнатой.
Вот весь твой мир. Ты радостно глядишь
На озера синеющую воду.
А где-то есть еще и Вена, и Париж,
И океан качает пароходы.
«Я жизнь живу, как сон, простой и давний…»
Я жизнь живу, как сон, простой и давний,
Вдали от сутолоки и больших дорог,
В избушке маленькой, где голубые ставни,
Где гулок стук босых ребячьих ног.
Вот и моя веселая принцесса,
В царапинах, босая, как они,
И пахнут рожью, молоком и лесом
Ее пронизанные солнцем дни.
И дни проходят радостно и мудро
Под тихий смех, под чинный говорок.
Дурманит медом медленное утро,
А сонный вечер зелен и широк.
Но все не так — как в наши дни былые.
И если хочешь — чудом назови:
Я приобщилась к счастью здесь впервые —
Без жажды, без желаний, без любви.
Первый год второй мировой войны
Пусть розовеют на каштанах почки
И вновь весною бредит каждый куст,
Мы не напишем для весны ни строчки,
Весь дальний мир так напряжен и пуст.
Еще спокойно дремлют, полустанки
И теплый ветер шепчет о весне,
А где-то с ревом выползают танки
Как звери допотопные в огне.
Уже тяжелый самолетов рокот —
Грозою дальней — ближе и слышней,
И небо расступается широко
Пред стаей смертоносных журавлей.
Мы под звериной маской спрячем души,
Как лица — в странные и жуткие мешки,
И нас не газ, а страшный взрыв задушит
Совсем нечеловеческой тоски,
Чтоб задыхаясь, корчась, умирая,
Не крикнуть миру — для чего пришли,
И не шепнуть, что жизнь — совсем другая
И что лицо другое у земли.
Возвращенье
Сохли невнятные губы и тяжелели ресницы.
Билось огромное сердце злым трепещущим комом.
Дни проходили мимо, пряча тревожно лица.
Боль разрасталась и гасла в ночи незнакомой.
Жизнь уходила. Скудели и таяли звуки.
Все вырастала огромная тяжесть ресниц.
Смерть подходила вплотную. Жала бессильные руки
И заслоняла собою настойчивый шприц.
Остановились года. Время звеня раскололось.
В комнатах настороженных скрипнула дальняя дверь.
Вскрикнул — по-птичьи — ребячий, радостный голос.
Тихо качнулась и вышла из комнаты смерть.
Жизнь возвращалась, как в окна весенняя свежесть —
Детской улыбкой, сиренью и первым дождем.
Как мне привыкнуть? Где уместить мне всю нежность?
Как удержать эту радость в бессильи моем?..
«Стихов мы начитались допьяна…»
Стихов мы начитались допьяна,
И вечер — теплый, ветренный, осенний
Так зло дурманит шепотом и пеньем
И тает золотом за тишиной окна.
Мы завистью больны от звона строк чужих,
Но муза нищая к нам больше не стучится,
И больно ранит белая страница,
Когда безмолвствует мертворожденный стих.
В оккупации
Какой-то страшный мир и жизнь — на волоске.
А ты — живешь. Ты движешься. Ты дышишь.
Все так же паровоз кричит в тоске,
Все так же снег отягощает крыши,
И детский плач томит издалека.