Второй медовый месяц - страница 9

— Тебе радоваться надо…

— Потому, что у меня есть все? — жестко, напрямик уточнила Кейт.

— Я не это хотела сказать…

— Но подумала.

— Конечно, подумала, — раздраженным тоном созналась Роза. — А ты чего ждала?

Кейт закрыла глаза.

— Иди.

— Уже иду. Просить милостыню у банкоматов.

— Я серьезно. Насчет твоего переезда к нам.

— Знаю. Спасибо.

Желудок Кейт налился тяжестью. Бросив телефон в продавленную среди подушек вмятину, она поспешно соскочила с постели, крикнула «пока!» и метнулась в ванную.

В сандвич-баре Роза купила мексиканскую лепешку с завернутым в нее салатом из фасоли и унесла ее на скамейку на Сохо-сквер. На противоположном конце скамейки сутулилась девушка в длинном сером плаще и темных очках, приглушенно и монотонно втолковывающая что-то по мобильнику. Она говорила не по-английски, в ее внешности было что-то неопределенное, неуловимое, но не английское. «Вероятно, латышка, или румынка, или даже чеченка, — подумала Роза. — Или эмигрантка, или в бегах; может, раньше она была секс-рабыней, сидела в комнате без окон с пятью другими девушками и обслуживала по двадцать мужчин за ночь». А может, продолжала размышлять Роза, разглядывая свою лепешку и жалея, что не выбрала другую начинку — неудачный какой-то цвет, — этой девушке жилось так тяжко, что по сравнению с ней нынешнее положение Розы — не более чем крошечное и ничем не примечательное пятнышко на сплошном фоне сибаритства и относительного процветания. Может, ее, Розина, беда — не обстоятельства, а извечные ожидания, ее убежденность в том, что стоит только постараться, захотеть, сосредоточиться, и желанный результат будет гарантирован, ведь существует же он где-то как награда для отважных.

Она отогнула прозрачную пленку от края лепешки и неловко надкусила ее. Три красные фасолины в соусе тут же шмякнулись на колено, на джинсы только что из чистки, а с колена на землю, где образовали яркий, экзотический и смутно-зловещий рисунок. Разглядывая его, Роза думала: как странно, что в жизни мало кто уделяет внимание мелочам — или по крайней мере придает им значение, — до тех пор, пока в состоянии обостренного восприятия, вызванном радостью, горем, разочарованием или страхом, не обнаружит, что все его существование, от значительных событий до последнего штриха, подчинено сюжету исполненной смысла драмы. Три красные фасолины на земле и девушка в сером плаще, тихо разговаривающая по мобильнику на незнакомом языке, вдруг стали символами, обрели значение. И вместе с тем оба оставались не более чем никак не связанными подробностями, сопровождающими миг, без которого Роза отчаянно и страстно мечтала обойтись.

Она положила лепешку на скамейку возле себя. В нынешнем состоянии ее вкус казался не экзотическим и оригинальным, а попросту чуждым. Откинувшись на спинку скамьи, Роза подняла голову, засмотрелась в монотонно серое небо и паутину веток, покрытых бугорками почек, и задумалась о том, что в сложившейся ситуации обиднее всего ее непредсказуемость. Роза никак не могла ее предвидеть. Ей и в голову не могло прийти, что через пять лет после окончания университета она провалит поиски интересной работы, провалит попытку завязать прочные романтические отношения и потерпит фиаско, добиваясь возможности распоряжаться своей жизнью именно тем образом, который она считала автоматически предлагающимся к взрослой жизни.

Учиться было сравнительно легко. Роза любила учиться, умела заводить друзей, спокойно принимала успехи. С одиннадцатилетнего возраста она встала на рискованный, но многообещающий путь точно посередине между рассудительностью и бунтарством — ее старший брат восхищался этим путем, а младший умело притворялся, будто следует ему. Все долгие, насыщенные, направленные к одной цели годы учебы она культивировала в себе утонченную оригинальность и дерзость, уверенная, что та спасет ее и от скуки, и от трудностей. Так и было — пока Роза не влюбилась в человека, который предпочел поверить скорее в ее маску, чем в уязвимую сущность, которая скрывалась под ней, и тем самым вмиг уничтожил всю показную уверенность, создававшуюся годами.