Высокое поле - страница 63

— Какого лешья стрекочешь тут целый вечер? А? Вот стрекочет, вот стрекочет — только стрекоток идет целехонный вечер, как черт на колесе!

— А тебе что за дело? — огрызнулся Сергей.

— А того, что у нас в телевизоре все дрыгает! Ты проедешь на своем барахле, а у нас дрыгает. Днем тебе, лоботрясу, не катается, да? Еще что за дело! Что б ты хрястнулся где-нибудь в канаву да рожу себе расхвостал, бестолковый! Купил батька дураку, так и рад стараться — форс наводить! Тьфу! А это кто тут еще? Надька, что ли? — не различила она в темноте. — А ты, дуреха, плюнь на него. Пропадешь с таким! — уколола тетка Феня, рассчитывая тем самым досадить Сергею как можно больней за его грубость. — Вот те крест, пропадешь!

— Не пропаду, — засмеялся Леха.

Тетка Феня поняла, что дала в темноте маху, и скрылась за калиткой, а Леха вдруг пожалел, что Надька была уже далеко и не слышала этой ругани.

— Чего, говорю, разъездился-то? — задиристо спросил Леха опять.

— Да так… — уклонился Сергей от обострения.

Он стоял потупясь и молчал, постукивал ладонью по седлу. Он, как и все не в меру гордые люди, был легко раним в самолюбии и переживал, должно быть, нелицеприятные слова, высказанные очень резко этой пожилой женщиной. Но было заметно, что он собирается с мыслями, что его беспокоит что-то еще и это «что-то» он хочет высказать, но не осмеливается. Прошла минута, потом другая, и он заговорил:

— Леха…

— Ну чего?

— В понедельник я не поеду, — выдавил он наконец.

— Прогулять хочешь?

— Нет.

— А как же так?

— Совсем не поеду. Никогда. Здесь останусь, пока не исполнится восемнадцать, а там, перед самой армией — в город. Пока служу — стаж пойдет, а из армии вернусь на старое место как свой, не как-нибудь там… Глядишь, и квартирку дадут…

— Значит, не поедешь на курсы? Ну и зря! А я знаю, почему ты не едешь на курсы, — сказал Леха, прищурясь. Ему показалось, что Сергей остается из-за Надьки, раз та осталась в деревне.

— Знаешь? Значит, и тебе тоже грозили? — спросил Сергей.

— Кто? — не понял сразу Леха.

— А Мокей и эти…

«Ах, вон оно что! — обрадовался Леха. — Значит, он испугался этих подонков…»

— Нет, мне не грозили.

— Зато мне грозили.

— Так, значит, ты струсил опять?

— Ладно! — обиделся Сергей. — Погоди, и ты струсишь! Вот прижмут, как меня, к стене где-нибудь вечерком.

— А тебя прижимали?

— А ты думал! И вот такой нож вынули! — Он раскинул руки, и они растворились в темноте. — Вот, сказали, если я не уеду с курсов и не перестану им мозолить глаза. А зачем мне это? Ну их… А чего ты хмыкаешь? Тебе то же будет! Они предупредили: и тебе, и рыжему Кислицыну, и тощему — всем, кто против их пошел.

— А чего им надо? — спросил Леха без улыбки.

— Они всех вас хотят выкурить, вы им нервы портите. А если не уедете… Сами знаете… Тогда на себя пеняйте…

— Да ладно! Сам испугался, теперь меня пугаешь?

— Не пугаю, а говорю: если не уедешь…

Но Леха не стал слушать, повернулся и пошел домой, не простившись.

— Оставайся, лучше будет! — крикнул Сергей вслед.

Дома уже спали. Леха ловко откинул щепкой крючок с двери, что на крыльце, — так он делал раньше всегда, если задерживался в клубе, — выпил целую кружку молока, разделся и лег на свою постель за шкафом, отделявшим его угол от комнаты матери. Почему-то не спалось. В голову лезли обрывки самых невероятных мыслей — вспомнились лица товарищей по училищу, однорукий танкист, который все присматривается к ним, потом увидел разбитое лицо Сергея, его слова: «Оставайся, лучше будет!» Пригревшись в привычной постели, он не захотел двигаться, расслабил свою волю, и ему вдруг показалось, что не худо было бы и остаться здесь, не ездить в училище — все подальше от угрозы и поближе к Надьке. Решение Сергея уже не казалось ему столь трусливым и бессмысленным. Он начал привыкать к мысли о простой работе в совхозе, раздумался о своих любимых лошадях, за которыми Сергей, конечно, не может ухаживать по-настоящему. Он прикидывал в уме, может ли он доказать управляющему, что он, Леха, лучше справится с этим делом, — но все эти мысли играли в его голове, а перед глазами стояло лицо Надьки, она постоянно была рядом и разогревала его воображенье. И вдруг вспомнил: «Не хватай… Дождись, когда тебе руку подадут…» Осенним холодом прогудели слова. Они вернули его к действительности, в которой не было места пустым мечтаньям; он понял, что в жизни есть одно средство добиться чего-то — это преодоленье трудностей, будь это труд или учеба, уменье постоять за себя или уменье себя поставить. Эти мысли еще не оформились в его сознании, но он уже чувствовал, как они пробиваются к нему, проклевывают его прежнее представленье о жизни, как цыпленок проклевывает скорлупу…