Высшая мера наказания - страница 19

С трудом встал и немного прошёлся. Не хотелось больше думать о том, чего не вернуть. Должен был приехать отец. И как-то, что-то должно изменится. Но гадать на кофейной гуще не стоит. Да и гущи-то никакой нет. Допросы не пугали. Хотя и не знал, как выкрутится. О содеянном тоже не думал. Возникли строки то ли из «Фауста», то ли ещё откуда, – «Я испугался, но не ужаснулся».

Преступление. А что вообще о нём известно? Как относятся к преступнику, – это он узнал. Имеет значение масштаб. Убивший одного, двоих – всего лишь убийца, подонок и мразь. Душегубство в большем количестве списывают на поломку в мозгах. Рангом выше стоят террористы. И с башкой у них нет проблем. А про тех, кто убил миллионы, даже молчат шёпотом. Люди живут бок о бок. Ходят по одним улицам. Посещают общие школы. Приобретают сравнительно одинаковые знания. И называются похоже, – людьми. Но это до поры, до времени. Взгляд натыкается на спину соседа. А это вызывает вопросы. Встречают, как водится, по одежде. Провожают – по уму. Но, без надлежащей поддержки, ум остаётся невостребованным в легальной сфере. Зато в теневой всё зависит, исключительно, от мозгов. Мораль требует сохранения безукоризненности внешних атрибутов. И это не так уж трудно. Живёшь себе, аккуратно стряхивая с рукава оседающие пылинки. Так и становятся человеком-невидимкой. Виден только костюм. Сбросив же и эти условности, человек вообще не воспринимается окружением.

Люди всегда боялись того, чего не понимали. И уничтожали всё необъяснимое. Где-то читал выводы психологов, что наказание действует лишь первое время, а потом человек адаптируется. Так и не понял, на чём основано это мнение. Но даже, в самом начале, осознаешь, что привыкнуть к страданиям и боли невозможно. Правда заключается в том, что жизнь гораздо больше, чем пресловутые «две стороны медали». Она многогранна. И, по счастью, не зависит от предубеждений специалистов. Человек – это единство материи и духа. Души и тела. Когда тяжело одной из этих составляющих, – другая страдает не меньше. Попытки разделить, обезличить, представить другого субъекта в качестве объекта с невозможностью проявления к нему сострадания (якобы он уже адаптировался и тому подобное) – просто, неэтичны. Легко сказать «адаптировался»! А что это, вообще, такое? Привык, сдался или забылся, забыл? Каждый день, лишенный радостей жизни, ударяет тебя по-новому! И не важно, сколько это длится. Потому что, ничего не повторяется. Отмеривается всегда той мерой, какой меряем. Проблема в том, что редко вспоминаем об ответственности за действия других в отношении нас. А ведь они возникают не на пустом месте.

Узник окинул взглядом темницу:

«С какой легкостью жил, – так же легкомысленно и всё потерял… Разве можно об этом забыть? Память-то уж точно не адаптируется».

Послышался гул голосов, спускающийся откуда-то сверху. Затем шум отпираемой двери. Потом ещё… Теперь голоса раздавались из коридора за дверью камеры. Сперва они удалились. Потом начали медленно приближаться, сопровождаемые руганью, издевательским смехом, звуками ударов и стонами. Узник ждал своей очереди. И в то же время хотел, чтобы она миновала. Но зазвенела цепь и к ногам протянулась светлая дорожка. Жмурясь от света, вышел наружу. С десяток тюремщиков обступили его полукругом. Высокий, худощавый, со смуглым лицом аскета, офицер спросил на русском:

– Новичок? Так это ты обругал начальника режима? Сильно борзый, да?

И чёрной перчаточной рукой попытался наотмашь ударить. Узник уклонился. Это их раззадорило. Со всех сторон посыпались удары. Кто, чем и как попало. Парень молчал. Кистями и локтями прикрывал наиболее уязвимые места. Били сосредоточено, словно выполняли работу. Каждый норовил внести свою лепту в общее дело. Ждали криков, стонов. Но молодость презрительно щурила глаза и стойко терпела.

Смуглолицый остановил избиение:

– А ты здоровый! Но надолго тебя не хватит. Продолжим в следующий раз.

Мрак вновь сомкнулся за спиной. Узник долго растирал ушибы на руках. Боль не проходила. Зато старые болячки притаились. Начал отжиматься от табурета, приседать. Стало легче. Захотелось пить. Но кружка была пустой. Прикоснувшись к плачущей стене, поднес руку к губам. Запаха не было. Но вкус отвратительный. Сел на табурет, положив голову на руки, сложенные на коленях. И провалился в сон. Шум отпираемого замка вернул в действительность. «Кормушка» загрохотала похлебкой из кусочков гнилой капусты и картошки. Кружка согрелась кипятком. Баланду отставил в сторонку. Умыл руки. Доел остаток хлеба. И запил кипятком. Тело уже не так болело, как утром. Узник усмехнулся: