Вьюга - страница 4
Он потянул ее за полу блузы и посадил к себе на колени.
— Ни о чем понятия не имеет. Вот в Питере повеселимся, наделаем нарядов, людей посмотрим, поучимся держаться. Много надо еще поработать…
— Вас нужно, Катерина Васильевна, — произнес, появляясь, рослый лакей в меховом пальто, но в белых перчатках, которыми заменил дорожные.
— Куда? Зачем? — спросил Заборовский.
— Хозяйка…
— Что ей нужно?
— Я есть хочу! — вскричала Катя.
— Вот, я так и знал! Я говорил — переночевать там, в селении, а сюда ехать утром.
— Ничего ты не знаешь, — весело прервала она, — уж все готово. Ведь мы едем целым домом, — обратилась она к Вотякову. — В деревне оставили возок, людей; в кибитке легче… С нами все есть: погребец, складной самовар, — а я и в городе и в деревне запаслась разными разностями… Пусти, Ваня, некогда…
— Хозяйка предлагает внести другой стол, небольшой, — докладывал лакей, — я осмотрел, у них чисто…
— Хорошо, хорошо.
В избе хозяин не слезал с печи; извозчик и провожатые ели из дымящейся чашки; хозяйка угощала их и хвалилась Кате, как разогрелись привезенные хлебы и закуски.
— Жареное-то и застыть не успело; у попа из печки его взяли, — смеялись провожатые. — Затейница барышня! Только сбирался батька заговеться…
— А вы вместо него заговеетесь, — весело отвечала Катя. — Хозяюшка, и окорок тоже вам, угощай гостей.
— Вот покорно благодарим. Одно, что заговенье без выпивки.
— Это уж не прогневайтесь, у нас не водится, — сказала хозяйка.
— На месте будет, как доедем, — прибавила Катя.
— Живо доедем! С фонарями.
— Вот что у них хорошо, — сказал с печки дьячок, — чай они заварили. Дух какой! Московский, надо быть?
— Нет, дедушка, лучше: с Ирбита, с ярмарки, — отвечала Катя, останавливая лакея, который желал нести в "гостиную" сервированный стол, как это делается на сцене. — Вот откушай.
Она налила стакан и, держа его, вспрыгнула по выступам печи.
— Ишь ты, котенок! — вскричал старик, с радостью схватывая подстаканник. — Спасибо, милая!
— На здоровье. И еще налью. А кружечка тебе от меня на память.
— Что ты, что ты…
— Непременно;
— Это она, как покойница Николая Михайловича матушка, — сказала хозяйка, — все, бывало, отдает: "Все здесь ваше; даст бог уедем, все вам после нас останется". Так и говорила: "Даст бог". Все одно в уме держала — уедет, да вот не уехала.
— А хотелось ей отсюда?
— Как не хотеть. Хоть, и небогатая, а все непривычна. Хлебы замесить, постряпать, пол подмыть… Это она от Николая Михайловича потихоньку, когда он куда уйдет: не допускал; меня попросит, а то сам, — дрова, воду, — что только может. И тоже опять: пища. Какая у нас пища? Бывало, бедненькая, посидит-посидит, да так и встанет. Видно, что голодна, только не доказывает. Разве когда Николай Михайлович зайца или птицу какую поймает… в силок; ружье — сохрани господи, нельзя. Так тогда она и покушает. Жалость смотреть… Раз он ей из города два яблочка принес; она увидала, заплакала — сколько лет в руках не было! Это он тем годом три месяца в городе прожил, у исправника, сына его учил. Можно было, потому — исправник, и все будто под секретом; у другого кого и вовсе бы нельзя. Умный он: очень ученый человек, Николай Михайлович. Если бы ему почаще так… Двадцать рублей заработал. Но уж нынешнее лето — где! Без того был плох, а уж после матушки своей… Любил ее очень… А пуще всего по нем она изводилась; хорош, умница — пропадает! Все скрывает, все: "Его святая воля", — а то и посмеется, а видно было — точит ее.
Молоденькая женщина слушала, сложив ручки.
— Родня он вам? — спросила хозяйка.
— Нет.
— Catherine! — громко раздалось из горницы.
Она будто проснулась и пошла. Сервированный стол был уже внесен, в дорожных подсвечниках горели длинные свечи; столично воспитанный служитель постарался придать избе вид салона. Неожиданное яркое освещение почти поразило Катю. Ее бы еще больше поразило то, что без нее, в эту четверть часа, было говорено между ее мужем и Вотяковым.
Оставшись одни, оба казались затруднены. Заборовский потупил голову и постукивал ногою в пол. Вотяков молча встал и ходил, вернее, нетерпеливо метался на нескольких шагах комнаты.