Взлет против ветра - страница 16

— Что-то красное на фюзеляже у него намалевано. А что — разобрать не успел. Он на дьявольской скорости от нас ушел.

А на другой день уже из полка самого Баталова четверка «лавочкиных» повстречалась с неизвестным. Ее ведущий, страшно возбужденный от пережитого, ворвался в комнату командира полка и закричал:

— Видели, товарищ подполковник! Честное слово, видели!

— Кого? — не сразу догадался Антон Федосеевич, рассчитывавший в эту минуту маршрут для очередной группы «лавочкиных».

— Немца этого одиночного.

— И что же?

— У него действительно красный червонный туз на фюзеляже изображен. И стрела его пронзает в самом центре.

Баталов отложил в сторону цветные карандаши и рассеянно переспросил:

— Что нарисовано?

— Червонный туз, пронзенный стрелой.

— Вот как, — произнес он и задумался. Уже ставшее далеким прошлое на мгновение всплыло перед глазами, но Баталов решительно отогнал воспоминания прочь. «Нет, этого не может быть. Гитлеровцы падки на подобную роспись. «Мессершмиттов», разрисованных червонными тузами, летают десятки». И все-таки стало как-то неспокойно, ожил в памяти зимний день под Москвой. Не успел Баталов прийти к какому-либо определенному выводу, как над аэродромом пронесся тонкий, душераздирающий вопль чужого мотора, явно не похожего на работающий в воздухе мотор «лавочкина». Баталов все бросил, выскочил из каменного домика, где размещался штаб полка. С опозданием увидел свечой взмывавший в промытое весенними дождями небо «мессершмитт» и остолбенел от подобной дерзости. Сейчас, когда вся фашистская Германия на последнем издыхании, — и вдруг такая наглость. Он не успел больше ни о чем подумать. Откуда-то появился его адъютант лейтенант Староконь с белым треугольным матерчатым вымпелом в руке.

— Командир, ось подивитесь.

На матерчатом треугольнике красной тушью было написано по-русски без единой орфографической ошибки: «Вызываю самого лучшего аса вашего полка на честный рыцарский поединок над вашим аэродромом. Время берлинское— 12.00. Обеспечиваю набор высоты 3000 метров, затем сходимся. Выбросившегося на парашюте расстреливать из пулеметов не буду. Ас великой Германии». Вместо подписи внизу стояла эмблема: червонный туз, пробитый острой стрелой.

— Подлюга! — закричал Баталов. — Завтра же запланировать мне полет в этот район на свободную охоту. Ведомым дать Яковлева из второй эскадрильи. Я покажу этому фигляру.

Начальник штаба майор Опрышко, у которого была в эвакуации где-то под Ташкентом многодетная семья, увещевающе произнес:

— Опомнитесь, Антон Федосеевич. К лицу ли вам, командиру отдельного полка, поддаваться на провокации какого-то прощелыги?

У Баталова побелели губы, и он непреклонно сказал:

— Нет, Олег Николаевич, это не прощелыга. Это сильный и опасный враг, и с ним надо посчитаться.

Начальник штаба укоризненно вздохнул.

— Как хотите, Антон Федосеевич, но ведь это же безрассудство и мальчишество. Я вас категорически осуждаю.

— Осуждайте меня сколько хотите, — возразил Баталов, — однако на завтра вылет парой на свободную охоту запланируйте. И не беспокойтесь. Старший лейтенант Яковлев — надежный ведомый.

Три дня подряд появлялся в этот час над линией фронта вместе со своим ведомым подполковник Баталов, надеясь на встречу с фашистским асом, сбросившим на их аэродром вымпел с наглым вызовом, но никого не встретил. Во все стороны расстилалось голубое весеннее небо, и ни одного «мессершмитта» в нем не было.

Вспоминая потом со всеми мельчайшими подробностями совершенные полеты, он не мог отделаться от ощущения, что где-то, на каком-то этапе маршрута фашистский ас наблюдал за ним, оставаясь невидимым, и почему-то не хотел вступать в открытый бой. С таким чувством ушел Баталов и в четвертый полет. Сначала все было так, как и в трех предыдущих полетах. Над линией фронта лениво постреливали зенитки, высоко проходили группы наших «петляковых», а пониже — «ильюшиных», и ни одной фашистской. машины. Пробарражировав около сорока минут, Антон Федосеевич приказал ведомому возвращаться. Они на большой скорости подошли к своему аэродрому.

— Садись первым, — передал Яковлеву Баталов. — А я еще один кружок сделаю.