«Я почему-то должен рассказать о том...» - страница 5

К «компликациям» этого рода добавились еще и житейские, повседневные, «бытовые». В 1934 г. в Эстонии произошел переворот, приведший к установлению в стране авторитарного режима К. Пятса. Резко усилилась политика эстонизации, направленная, прежде всего, против русских. Жертвой ее стал и Гершельман: он лишился работы в Министерстве земледелия как не владеющий в достаточной степени эстонским языком. Гершельман попытался зарабатывать на жизнь трудом вольного художника, графика, работающего преимущественное сфере рекламы. К тому же на его попечении была уже и родившаяся в ноябре 1935 г. дочь Анна (это дало Карлу Карловичу материал для прекрасного рассказа «Начало»). Однако очень скоро стало ясно, что труд вольного художника не может обеспечить семью материально. Гершельман стал работать рисовальщиком на текстильной фабрике «Eesti Siid» («Эстонский шелк»). В его обязанности входило разрисовывать образцы тканей. Именно там, вдыхая день за днем ацетон, он заболел бронхиальной астмой, причем в тяжелой форме. Бронхиальной астмой Гершельман страдал до конца своей жизни.

При этом вновь и вновь повторялась старая ситуация, на которой Гершельман не раз останавливался в письмах к В. С. Булич:

«Если у каждого человека есть свое основное жизненное “горе”… то мое “горе” именно в отсутствии возможности заниматься делом любимым и интересующим и необходимость заниматься делами неинтересующими»[31].

«Это в сущности очень глупое положение: какова бы ни была объективная ценность моих писаний, субъективно это все-таки самое лучшее, что я мог бы дать, и все же приходится это систематически подавлять. Получается безвыходное положение: для того, чтобы писать, надо жить, чтобы жить, надо зарабатывать, т. е. не писать. Т<аким> о<бразом> средство вытесняет свою же цель»[32].

Если верить собственным признаниям К. К. Гершельмана, к концу 1930-х годов он вообще перестал писать стихи[33]. Проза его по-прежнему интересовала, но возможностей для работы над прозаическими произведениями почти не было. Здесь надо еще учесть исключительную, редкостную в писательской среде самокритичность Гершельмана. Он считал, что у него нет «непосредственного поэтического дара»[34], что он слишком рационалистичен для поэзии. Свои прозаические вещи Гершельман перерабатывал, переписывал по нескольку раз — и всегда оставался недовольным даже последним вариантом текста: вносил исправления в беловики, не спешил отдавать свои произведения в печать даже тогда, когда такие возможности появлялись. Впрочем, в конце 1930-х годов их, собственно, уже и не было…

Мы мало что знаем и о занятиях К. К. Гершельмана в эти годы живописью. Можно лишь отметить, что в 1939 г. в Таллине вышла «Первая книжка для чтения после букваря» Е. Гильдебранда с его иллюстрациями. Ему же принадлежат обложки некоторых книг, в частности сборника стихов Б. Тагго-Новосадова «По следам бездомных Аонид» (1938).

Своеобразной отдушиной в той нелегкой и скучной жизни, которая выпала на долю К. К. Гершельмана, с одной стороны, была семья, дети — дочь Анна и сын Константин, с другой, — общение с немногими друзьями, в первую очередь, с Юрием Иваском, и переписка с Верой Булич. Ю. П. Иваск впоследствии не раз «веселой силою воображения» вспоминал в своих стихах и письмах вечера, проведенные им у Гершельманов в Нымме, когда они целыми вечерами беседовали о философии Бердяева, Федорова, о поэзии Блока. Осипа Мандельштама, о Достоевском.

Каким же запечатлелся Карл Карлович Гершельман в памяти его друзей и хороших знакомых эстонского периода жизни?

«Высокого — рыцарского — роста, с неистребимой выправкой военного, всегда тщательно одетый (хотя часто бедствовал) и подтянутый, он был скромен и даже застенчив, и не внешне, а внутренне походил на своего любимого толстовского героя — Безухова. Как Пьер, он думал свою думу и имел контакт с людьми узкого дружеского круга, чуждого суеты и тщеславия»