Я, верховный - страница 67

. Вы оплакали осужденных на пожизненное заключение, чьи стенания якобы тешили меня, доносясь из подземелья до изголовья моей кровати, и обреченных на вечную изоляцию в колонии Тевего, окруженной пустыней, более непреодолимой, чем стены подземных казематов.

«При его деспотическом режиме под надзором находился главным образом зажиточный класс, но и низшие классы не упускались из виду. Его проницательный ум искал жертв даже среди простонародья. Чтобы изолировать внушающих ему подозрение людей из этого слоя, он основал на левом берегу реки Парагвай, в ста двадцати лигах к северу от Асунсьона, колонию, которую заселил по преимуществу мулатами и женщинами легкого поведения. Эта пенитенциарная колония, названная им Тевего, самая северная в стране». (Ренггер и Лоншан, ор. cit.)

«В Асунсьоне имеются тюрьмы двух родов: для уголовных и для государственных преступников. Первая, хотя и в ней содержатся некоторые политические заключенные, служит главным образом местом заключения для других осужденных и в то же время арестным домом. Это низкое здание длиной в сто футов со стенами почти в две вары толщиной. Одноэтажное, как и частные дома в Парагвае, оно разделено на восемь помещений, и при нем имеется внутренний двор примерно в двенадцать тысяч квадратных футов. В каждой камере скучено по тридцать — сорок заключенных, которым приходится спать либо на полу, либо в гамаках, подвешенных в несколько рядов одни над другими. Представьте же себе человек сорок, запертых в маленькой комнате без окон и отдушин; а ведь в этой стране три четверти года стоит жара не ниже 40º, а под крышей, которую в течение дня нагревает солнце, температура превышает 50°. Пот ручьями катится с заключенных и капает с верхних гамаков на нижние, а с самых нижних на пол. Если к этому прибавить плохое питание, грязь и вынужденное безделье этих несчастных, то станет понятно, что только благодаря на редкость здоровому климату у них не наблюдается смертельных заболеваний. Тюремный двор полон шалашей, которые служат помещением для лиц, находящихся в предварительном заключении, для присужденных к исправительным наказаниям и для политических заключенных. Им позволили построить эти шалаши, потому что камеры всех не вмещают. Здесь по крайней мере они дышат ночной свежестью, хотя и во дворе грязь такая же, как внутри здания. Приговоренных к пожизненному заключению ежедневно выводят на общественные работы. Они идут скованные попарно или просто в кандалах, в то время как остальные заключенные по большей части влачат на ногах так называемые «грильо», подчас в двадцать пять фунтов весом, которые едва позволяют им ходить. Заключенным, занятым на общественных работах, выдается казенная пища и кое- какая одежда; что касается остальных, то они содержат себя на свой счет, а также за счет милостыни, которую двое или трое из них под конвоем солдата каждый день собирают в городе, и подаяний, присылаемых в тюрьму из милосердия или во исполнение обета.

Мы много раз бывали в этой ужасной тюрьме как для судебной экспертизы, так и для того, чтобы оказать помощь какому-нибудь больному. Там перемешаны индейцы и мулаты, белые и негры, хозяева и рабы; там представлены все слои общсства и все возрасты; там соседствуют преступник и невинный, осужденный и обвиняемый, вор и несостоятельный должник, наконец, убийца и патриот. Очень часто они скованы одной цепью. А довершает эту ужасную картину всевозрастающее нравственное одичание большинства заключенных, выказывающих жестокую радость, когда прибывает новая жертва.

Заключенные женщины, которых, по счастью, очень мало, занимают одну камеру и отгороженный угол патио, где они более или менее легко могут общаться с мужчинами. Женщины из общества, навлекшие на себя гнев диктатора, смешаны там с проститутками и преступницами и подвергаются всяческим оскорблениям со стороны мужчин. Так же как те, они носят грильо, и даже беременность не облегчает их положения.

Заключенные в тюрьмы для уголовных преступников, которым дозволяется сообщаться со своими близкими и получать от них помощь, чувствуют себя еще счастливцами, сравнивая свою участь с участью тех, что заключены в казематы для государственных преступников. Казематы находятся в разных казармах и представляют собой маленькие камеры без окон в сырых подвалах с такими низкими сводчатыми потолками, что только на середине можно встать во весь рост. Некоторые узники по указанию мстительного диктатора содержатся в одиночном заключении; другие — по два-четыре человека в камере. Все лишены права сообщаться с вольными, закованы в кандалы и находятся под постоянным надзором часового. Им не разрешается зажигать свет и заниматься чем бы то ни было. Когда один заключенный, которого я знал, приручил мышей, пробиравшихся в его камеру, часовой стал гоняться за ними, чтобы их перебить. Заключенным никогда не дают возможности остричь бороду, волосы и ногти. Их семьям дозволяется передавать им еду лишь два раза в день; и эти передачи должны состоять только из мяса и корней маниоки — пищи самых жалких бедняков. Солдаты, принимающие передачи у входа в казарму, прокалывают их штыками, чтобы убедиться, что там нет бумаг или каких-либо инструментов, а часто забирают их себе или выбрасывают. Заболевшему заключенному не оказывают никакой помощи и позволяют ухаживать за ним, разве только когда он уже на смертном одре, да и то лишь днем. Ночью камера запирается, и умирающий остается наедине со своими страданиями. Даже когда наступает агония, с него не снимают кандалов. Так, например, доктор Сабала, которого в виде особой милости диктатор позволил мне посещать в последние дни его жизни, умер с грильо на ногах, не получив разрешения принять последнее причастие. Коменданты казарм по собственному почину усугубляют бесчеловечность обращения с заключенными, стараясь таким образом угодить своему высшему начальнику». (Ibid.)