Якутскіе Разсказы. - страница 12

Развеселившаяся молодежь засвистала, захохотала, затопала ногами. Якутъ однимъ прыжкомъ очутился за дверями и пустился бѣжать. Не слыша за собой погони онъ остановился.

— Съ дороги! Прочь! кто-то крикнулъ, наѣзжая на него санями. Парень отскочилъ въ сторону и побрелъ по поясъ въ снѣгу, пока не увидѣлъ передъ собою церковь. Онъ присѣлъ на дорогѣ и сталъ разсматривать слѣды: не угадаетъ-ли, куда направились тѣ, что были съ нимъ здѣсь такъ недавно?

Но измятая множествомъ старыхъ и новыхъ слѣдовъ, — земля не отвѣтила ему. Дикарь вздохнулъ и поднялся угрюмый, вспоминая свою родную дѣвственную тайгу, гдѣ каждая сломанная вѣтка, каждый сорванный листочекъ или помятая травка подробно повѣдали-бы ему имя и направленіе путника.

Наступила ночь. Кругомъ смутно чернѣли силуэты домовъ, изъ низкихъ трубъ вырывалось пламя горѣвшихъ очаговъ, красныя окна блестѣли точно волчьи глаза. Якутъ ходилъ вокругъ домовъ, боясь заглянуть въ нихъ и дрожалъ отъ холода, голода и тревоги. Наконецъ онъ рѣшилъ искать тотъ дворъ гдѣ были привязаны ихъ кони… Но, едущая по задворкамъ, среди кустовъ и ямъ, онъ вмѣсто лошадей набрелъ на двухъ дѣвушекъ, которыя со смѣхомъ убѣжали отъ него, не обращая вниманія на его просьбы и распросы. Изъ избы вышелъ кто-то и посмотрѣлъ въ его сторону. Парень окончательно смутился, опять побрелъ на улицу и прислонившись къ забору сталъ ожидать въ уныломъ раздумьи.

— Авось милосердный Богъ пошлетъ какого-нибудь добраго человѣка!

Долго онъ ждалъ, какъ вдругъ услышалъ шаги. Кто-то шелъ, весело напѣвая и размахивая руками. Якутъ вышелъ изъ засады.

— Гдѣ здѣсь живетъ Чойонъ? спросилъ онъ несмѣло прохожаго.

— А зачѣмъ тебѣ его?

— У него Тарасъ, онъ навѣрное еще ждетъ меня.

— Какой Тарасъ?

— Тарасъ! Кангаласъ человѣкъ!

— А!.. Что держишь подъ мышкой?

— Водку.

— Водку! живо произнесъ незнакомецъ и немного подумалъ. — Ладно, иди, я тебя провожу.

Была масляница, веселились и въ казачьей. Ванька сидѣлъ на Сенькѣ и лѣвой рукой билъ его по лицу, въ то время какъ Сенька крѣпко сжималъ зубами два пальца правой руки Ваньки. Толстый Данилко, скрестивъ на груди руки и опустивъ голову, глубокомысленно смотрѣлъ на нихъ, повторяя: «дерутся»! Васька, гдѣ-то въ темномъ углу, пиликалъ на скрипкѣ, а костлявый Михалко, заломивъ шапку на бекрень, носился по срединѣ избы, отплясывая соло «голубца». Гдѣ-то, въ глубинѣ, кто-то съ кѣмъ-то возился.

— Ребята! крикнулъ Алешка Трегубый, вторгаясь въ казачью. — Я нашелъ человѣка, который не знаетъ, что ему дѣлать съ водкой.

— Ха, ха, ха! Мы его научимъ!.. Давай его сюда! Гдѣ онъ? Гдѣ онъ? кричали всѣ, обступивъ Алешку.

— Вотъ онъ! заревѣлъ со смѣхомъ Алешка и втолкнулъ Кехергеса впередъ. — А вотъ и она! добавилъ онъ, поднимая вверхъ боченокъ.

— Его жена! вмѣшался Михалко.

— Разопьемъ, что-ли? Разумѣется! Развѣ оставимъ?..

— Ахъ вы! морскія свиньи! крикнулъ Алешка, вырывая изъ рукъ Васьки чайную чашку. — Первый, по человѣчеству, долженъ пить хозяинъ. Онъ налилъ полную чашку и поднесъ ее Кехергесу.

— Пей!

— Водка Тараса… не смѣло проговорилъ парень.

— Пей, не то силой вольемъ въ горло.

Парень замялся, потомъ взялъ чашку и выпилъ ее до дна.

— Браво! Молодецъ! Ай-да! Ай-да! Урра-а-а! закричали казаки.

Заскрипѣла дверь, вбѣжалъ еще кто-то, Крики и смѣхъ усилились, пока не слились въ одинъ непрерывный хоръ веселья. Услыхавъ это, Мишка, стоявшій на караулѣ, не могъ вытерпѣть и, поставивъ вмѣсто себя кожухъ, набитый соломой, самъ вбѣжалъ въ избу.

— Гуляй, братцы! Гуляй! привѣтствовали его казаки. — Богъ далъ цѣлую четверть водки!

Ярче вспыхнуло пламя очага, громче заиграла скрипка, изъ темныхъ угловъ показались смѣющіяся пьяныя лица; засвистали, захлопали, закружились, и вокругъ остолбенѣвшаго Кехергеса образовался хороводъ красныхъ рубахъ, оленьихъ шкуръ, тунгусскихъ шапокъ. Охваченный водоворотомъ бѣшенаго танца, якутъ развязалъ ремни своего кафтана, развернулъ полы и самъ пустился въ плясъ.

Поздно ночью нашелъ его Тарасъ спящаго въ сугробѣ снѣга. Рядомъ валялся пустой боченокъ. Съ помощью Бычи онъ посадилъ парня на коня и повезъ домой.

На другой день, проснувшись утромъ, Кехергесъ не смѣлъ взглянуть на людей. Онъ усѣлся въ уголъ возлѣ двери и молча смотрѣлъ на камелекъ, довольный, что никто не трогаетъ его, никто не обращаетъ на него вниманія.