Яркие огни, большой город - страница 20

— Хочешь к нам? — спрашивает Элейн.

— Bon appétit^>21,— выпаливаешь ты и выскакиваешь из уборной. Затем возвращаешься в толкотню зала, где грохочет музыка. Уже очень поздно.

Тебе снится коматозный ребенок. Миновав медсестер и репортеров, проникаешь в больницу. Тебя никто не видит. Дверь с табличкой L´Enfant Coma^>22 открывается, и за ней обнаруживается отдел проверки. Элейн и Аманда возятся у стола Ясу Уэйда и ругаются по-французски. Мамаша в белом халате распластана на твоем столе. На книжных полках висят капельницы, трубки подсоединены к ее рукам. Халат расстегнут на ее животе. Подходишь и обнаруживаешь, что живот этот — прозрачный. Внутри видишь коматозного младенца. Он открывает глаза и смотрит на тебя.

— Чего тебе надо? — говорит он.

— Ты вылезать не собираешься? — спрашиваешь ты.

— Нет, Хосе. Мне здесь нравится. Все, что нужно для жизни, тут есть.

— Но мама того гляди помрет.

— Если старушка окочурится, значит, и мне туда дорога.— Коматозный ребенок засовывает свой пунцовый большой пальчик в рот. Ты пытаешься убедить его, что он не прав, но он делает вид, что не слышит.

— Вылезай,— зовешь ты его.

Тут раздается стук в дверь, и ты слышишь голос Клары Тиллингаст:

— Откройте. Врач.

— Живым я им не дамся,— говорит младенец.

Звонит телефон. Трубка, словно форель, выскальзывает из руки. Ты-то думал, что тут все как в жизни, а оказывается — нет. Поднимаешь трубку с пола и тянешь ее к лицу. Один конец оказывается у уха, другой — у рта.

— Алло? — Ожидаешь ответа по-французски. Это Меган Эвери. Она хочет убедиться, что ты проснулся. О, да, ты как раз готовишь себе завтрак. Яичницу с колбасой.

— Надеюсь, ты не сердишься? — спрашивает она.— Я не хотела, чтобы ты снова попал в переплет с Кларой. Вот и решила проверить, проснулся ты или нет.

В переплет? Мысленно отмечаешь, что на работе надо бы посмотреть это выражение в словаре сленга Партриджа. На часах — девять пятнадцать. Ты проспал звонок будильника в восемь тридцать. Благодаришь Мег и коротко бросаешь ей: до встречи на работе.

— Ты на самом деле проснулся? — говорит она.

Тут ты ощущаешь, что действительно проснулся: башку ломит, в животе какая-то гадость — все признаки жизни налицо.

Когда окончательно приходишь в себя, становится ясно, почему тебе так мерзко — из-за Клары Тиллингаст. Ты готов примириться с мыслью, что останешься без работы, но с Кларой ты не примиришься никогда. Даже в кошмарном четырехчасовом сне. Тебе претит и вид гранок — вещественного доказательства твоей никчемности. Во сне ты звонил в Париж в надежде получить хоть какую-то информацию и тем самым спасти себя. Ты забаррикадировался в отделе проверки. Кто-то ломился в дверь. Ты ждал ответа. Телефонистка периодически напоминала о себе, говоря на непонятном языке. Кожа у тебя на ладонях содрана ногтями. Всю ночь ты пролежал, плотно прижав к себе руки, стиснутые в кулаки.

Ты думаешь, не сказаться ли больным. Днем она позвонила бы, чтобы сообщить о твоем увольнении, а ты мог бы бросить трубку до того, как она наговорит грубостей. Но журнал завтра отправляется в печать, и на коллег в твое отсутствие легла бы дополнительная нагрузка. Да и вообще прятаться — неблагородно. Ты думаешь о Сократе. Вот человек! Он бестрепетно принял свою чашу и испил ее до дна. Ну, а самое главное, тебя не оставляет надежда, что каким-то чудом все утрясется.

Ты оделся и спускаешься на улицу, еще нет десяти. Едва выходишь на платформу, как показывается поезд. Размышляешь, не пропустить ли его. Ты не совсем готов. Тебе нужно еще утвердиться в своем решении, продумать стратегию. Двери с пневматическим шипением закрываются. Но кто-то в хвостовом вагоне придерживает створку для человека, бегущего к поезду. Двери открываются опять. Ты входишь в вагон. Он полон хасидов^>23 из Бруклина. Настоящие гномы — все в черном, все с портфелями, которые наверняка битком набиты бриллиантами. Садишься рядом с одним из этих гномов. Он читает талмуд, двигая пальцем по странице. Странный шрифт похож на те каракули, которыми исписаны стены вагона подземки, но хасид не поднимает на них взгляда и даже не пытается взглянуть украдкой на заголовки твоей «Пост». У этого человека есть Бог и История, есть Община. Он обладает совершенной системой взглядов, при которой боль и утрата выражаются в цифрах некоей небесной бухгалтерии, где в конце концов все сходится, а смерть вовсе не смерть. Носить черное сукно летом — видимо, лишь небольшая плата за веру. Он — один из богоизбранных, а ты чувствуешь себя как некая единица в случайном наборе цифр. И все же что у них за идиотская стрижка.