Ястребиный источник - страница 2

стр.

Прошло немало времени, прежде чем я выработал язык под стать задаче, а началось это лет двадцать тому назад, когда я обнаружил, что должен искать не простые повседневные слова, о которых писал Вордсворт, а мощный, страстный синтаксис и стремиться к полному совпадению между строфой и периодом речи. Я намеренно ограничиваю себя традиционными размерами, выработанными вместе с языком. Эзра Паунд, Тернер и Лоуренс писали восхитительные верлибры, но это не по мне. Я бы потерял себя, стал безрадостным, как та безумная старуха. Переводчики Библии, сэр Томас Браун, некоторые переводчики с греческого, всерьез озабоченные ритмом, создали форму посередине между прозой и стихами, которая кажется естественной для надличной медитации; но все, что индивидуально, подвержено скорой порче, и чтобы это сохранить, нужны лед или соль. Однажды, заболев воспалением легких, я в полубреду продиктовал письмо Джорджу Муру, умоляя его есть соль — символ вечности; бред прошел, и я не помнил об этом письме, но, должно быть, я имел в виду именно это. Если бы я написал о своей любви и печали свободным стихом или любым ритмом, оставляющим чувство непреображенным, во всей его случайной невнятице, я бы сам презирал себя за эгоизм и расхлябанность, предвидя скуку читателя. Я должен выбрать традиционную строфу, даже то, что я изменяю, должно выглядеть традиционно.

1937

У. Б. Йейтс

СТИХОТВОРЕНИЯ

Из книги «Перекрестки»

(1889)

ПЛАЩ, КОРАБЛЬ И БАШМАЧКИ

«Кому такой красивый плащ?»
«Я сшил его Печали.
Чтоб был он виден издали
И восхищаться все могли
Одеждами Печали».
«А парус ладишь для чего?»
«Для корабля Печали.
Чтоб, крыльев чаячьих белей,
Скитался он среди морей
Под парусом Печали».
«А войлочные башмачки?»
«Они для ног Печали.
Чтоб были тихи и легки
Неуловимые шаги
Подкравшейся Печали».

ПЕСНЯ СЧАСТЛИВОГО ПАСТУХА

В лесах Аркадских[3] — тишина,
Не водят нимфы круг веселый;
Мир выбросил игрушки сна,
Чтоб забавляться Правдой голой, —
Но и она теперь скучна.
Увы, пресыщенные дети!
Все быстротечно в этом свете:
Ужасным вихрем сметены,
Летят под дудку Сатаны
Державы, скиптры, листья, лики…
Уносятся, мелькнув едва;
Надежны лишь одни слова.
Где ныне древние владыки,
Бранелюбивые мужи,
Где грозные цари — скажи?
Их слава стала только словом,
О ней твердят учителя
Своим питомцам бестолковым…
А может, и сама Земля
В звенящей пустоте Вселенной —
Лишь слово, лишь внезапный крик,
Смутивший на короткий миг
Ее покой самозабвенный?
Итак, на древность не молись,
В пыли лежат ее свершенья;
За истиною не гонись —
Непрочно это утешенье;
Верь только в сердце и в судьбу
И звездочетам не завидуй,
Следящим в хитрую трубу
За ускользающей планидой.
Нетрудно звезды перечесть[4]
(И в этом утешенье есть),
Но звездочетов ты не слушай,
Не верь в ученые слова:
Холодный, звездный яд их души
Разъел, и правда их — мертва.
Ступай к рокочущему морю,
И там ракушку подбери
С изнанкой розовей зари, —
И всю свою печаль, все горе
Ей шепотом проговори
И погоди одно мгновенье:
Печальный отклик прозвучит
В ответ, и скорбь твою смягчит
Жемчужное, живое пенье,
Утешит с нежностью сестры:
Одни слова еще добры,
И только в песне — утешенье.
А мне пора; там, где нарцисс,
Грустя, склоняет венчик вниз,
Могила есть в глуши дубравной;
Туда мне надо поспешить,
Чтоб песенками рассмешить
Хоть на часок беднягу фавна.
Давно уже он в землю лег,
А все мне чудится: гуляет
Он в этих рощах, — на лужок,
Промокший от росы, ступает,
И распустившийся цветок
С ужимкой важной обоняет,
И слышит звонкий мой рожок.
О снов таинственный исток!
И это все — твое владенье.
Возьми, я для тебя сберег
Из мака сонного венок:
Есть и в мечтаньях утешенье.

ИНДУС О БОГЕ

Я брел под влажною листвой вдоль берега реки,
Закат мне голову кружил, вздыхали тростники,
Кружилась голова от грез, и я увидел вдруг
Худых и мокрых цапель, собравшихся вокруг
Старейшей и мудрейшей, что важно изрекла:
«Держащий в клюве этот мир, творец добра и зла —
Бог-Цапля всемогущий, его чертог высок:
Дождь — брызги от его крыла, луна — его зрачок».
Пройдя еще, я услыхал, как лотос толковал:
«На длинном стебле тот висит, кто мир наш создавал;
Я — лишь подобье Божества, а бурная река —