Юность, 1973-02 - страница 32
Мать солдата, приехав на похороны, кричала Мишину — тогда ещё ротному командиру: «Убийца!»
А он командовал ротой всего вторую неделю…
Дверца машины распахнулась; подполковник Мишин крикнул вслед взводу:
— Командир взвода связи! Ко мне!
Углов резко, одним переносом лыж, развернулся и подъехал к машине.
Взвод остановился. Солдаты, воткнув впереди себя лыжные палки, наклонились, опираясь на них.
— Взвод, стой, — тихо сказал Иванов уже после того, как Маков, шедший впереди, и за ним весь взвод остановились.
— Дерьмо ты, Васька — сказал негромко Золотов.
— А чего? — задиристо спросил Панкратов; он чувствовал за собой мальчишескую правоту лихого и ловкого человека.
— А ни хрена… Ты удовольствие справляешь, а Углова по твоей милости долбать теперь будут…
— Так Мишин точно не знает; я, не я… Известно, дядя Федя…
Был слышен ровный гуд проводов, по-зимнему туго натянутых между чёрными, на четверть просмоленными столбами, с белыми птичками изоляторов на перекладинах,
Ананьев снял ушанку прислушиваясь к разговору у машины.
— Назад вроде вертать хочет, — сказал он.
— Шапку надеть, простынешь. — сказал Иванов,
— Благодарю, товарищ подполковник, я со взводом, — услышали все голос Углова и увидели, как он, козырнув, пошёл не спеша назад.
Машина лихо развернулась, с места рванула к городу.
(Окончание следует)
ИВАН САВЕЛЬЕВ
СТИХИ
Прощанье с мартом
АЛЕКСАНДР КРИВИЦКИЙ
УТРАЧЕННОЕ И ВОЗВРАЩЁННОЕ
Рарним июньским днем 1951 года мы поехали на аэродром встречать Назыма Хикмета. Семнадцать лет он был узником турецких тюрем и последние тринадцать провел в заключении без перерыва. За поэта вступились миллионы людей.
Газеты разных стран били тревогу. Отдаленный гул катился к стенам тюрьмы в Бурсе.
Уступая разгневанной общественности, турецкие власти выпустили Хикмета на свободу. Он тайно бежал из Турции, опасаясь нового ареста, и вот теперь мы, радостно возбуждённые, переговариваемся, то и дело задираем головы вверх, высматриваем в воздухе летящую точку. И кто-то сказал:
— Истинный поэт — дар небес.
И кто-то дополнил или поправил:
— И нак небесная влага, он сливается с землёй…
А третий подвел итог:
— Очень красиво говорите, братцы! Смотрите, дар небес как раз уже сливается с земной твердью.
Самолет рулил в нашу сторону. Я ожидал увидеть турка, смуглолицего, с чёрными глазами-маслинами, может быть, даже в феске. Но из самолета вышел светло-волосый, голубоглазый человек с красивым и бледным лицом. Единственно, что внешне принадлежало в нём Востоку, это мягкие, округлые жесты, то, как он сложил ладони у сердца, оставаясь на последней ступеньке лестницы, приставленной к «Дугласу».
Весь тот первый день и вечер допоздна мы провели вместе с Хикметом. Я в ту пору редактировал международный отдел «Литературной газеты». На её страницах мы вели яростную кампанию за освобождение поэта, печатали его стихи, подробности его биографии. И хотя за ужином милый Борис Горбатов, поблескивая стеклами очков, уже вербовал Назыма в болельщики футбольной команды «Шахтер», Хикмет все ещё оставался во власти пережитого. Он хотел знать, как мы доставали его стихи. С какого языка мы переводили, с турецкого или с французского? Кто его переводчики? Перепечатывала ли иностранная пресса эти наши материалы? Он спрашивал, изумлялся и снова спрашивал.